Вот, что составляет несравненный интерес этого творчсского периода. Привыкнув изучать лишь рассудочные периоды истории, почти все те, которые во Франции высказывались по предмету возникновения христианства, принимали в соображение лишь III и IV столетия, века прославившихся людей и вселенских соборов и правил веры. Климент Александрийский и Ориген, Никейский собор и св. Афанасий, вот для них вершины и главные личности. Мы не отрицаем важности какой 6ы то ни было эпохи истории; но мы не называем этого временн временем возникновения. Христианство уже вполне сложилось ранее Оригена и Никейского собора. И кто же его создал? Множество великих безыменных, бессознательных кружков, писателей без имени или псевдонимов. Неведомый автор посланий, называемых от Павла к Титу и Тимофею, более всякого собора содействовал установлению церковной дисциплины. Надо думать, что неведомые авторы Евангелий имели более действительного значения, чем самые знаменитые их комментаторы. А Иисус? Надеюсь, согласятся, что была какая-нибудь причина, в силу которой ученики любили его настолько, что поверили его воскресению и признали в нем осуществление мессианического идеала, сверхчеловеческое существо, предназначенное к совершению полного обновления неба и земли.
В делах этого рода, факт признак права; успех является решающим критерием. В религии и этике новизна мыслы не имеет значения. Учение, преподанное в нагорной проповеди, старо как мир. Права литературной собственности на него никто не имеет. Важно осуществить эти правила, положить их в основу данного общества. Вот почему в основателе религии личная прелесть имеет первостепенную важность. Главное в деле Иисуса то, что он внушил двум десяткам людей такую любовь к себе или, точнее, к мысли, заключавшейся в нем, что эта любовь восторжествовала над смертью. To же надо сказать об апостолах и о первых двух поколениях христиан. Основатели всегда неведомы; но в глазах философа их слава есть истинная слава. He были великими людьми смиренные современники Траяна и Антонина, которые решили, во что веровать миру. В сравнении с ними, знаменитые церковные деятели III и IV века гораздо внушительнее. И, однако же, эти деятели строили на фундаменте, заложенном первыми. Климент Александрийский и Ориген лишь на половину христиане. Это гностики, эллинисты, спиритуалисты, стыдящиеся Апокалипсиса и земного царствования Христа, для которых сущность христианства в метафизическом умозрении, а не в приложении заслуг Христа или в библейском откровении. Ориген признается, что если бы закон Моисеев был понимаем в прямом смысле, то он был бы ниже законов римлян, афинян, спартанцев. Св. Павел едва ли бы признал христианином Климента Александрийского, - спасающаго мир гнозисом, в котором не уделено почти никакой роли крови Иисуса Христа.
To же можно сказать и о писаниях, завещанных нам этими давними временами. Они плоски, просты, грубы, наивны, похожи на безграмотные письма, которые теперь друг друту пишут наименее уважаемые коммунистские сектанты. Иаков, Иуда напоминают Кабэ или Бабика, или любого фанатика 1848 или 1871 года, убежденного, но не знающего своего языка, выражающего отрывочно, трогательным образом свои наивные старания постигнуть. Однако же лепет этого простонародья стал второй Библией рода человеческого. Обойщик Павел писал по-гречески так же скверно, как Бабик по-французски. Ho этих кажущихся странностей влкогда не понять ни ритору, преданному литературным соображениям, для которого французская литература начинается с Виллона, ни историку-доктринеру, который ценит лишь рассудочное развитие и для которого французская конституция начинается с мнимых Конституций Людовика Святого.
Пора вознивновения есть хаос, но хаос, богатый жизнью; это плодотворная протоплазма, где подготавливается жизнь существа, еще чудовища, но одаренного началом единства, типа достаточно сильного, чтобы устранить невозможности, выработать себе необходимые органы. Что значат все усилия сознательных веков в сравнении с самопочинными стремлениями зародышевого возраста, таинственного возраста, во время которого развивающееся существо отсекает у себя ненужяый отросток, создает нервную систему, выращивает себе членность? Это и есть то время, когда Дух Божий высиживает свое творение, и люди, работающие для человечества, действительно могут сказать:
Еst Deus in nobis, agitante calescimus illo.
Глава 29. Культ и дисциплина
История данной религии не есть история ее богословия. Незначащие хитросплетения, украшаемые этим именем, не составляют души религии, а являются лишь паразитом, ее пожирающим. Иисус не знал богословия; он обладал лишь в несравненной степени сознанием божественности и сыновнего общения человека с Богом. Поэтому он не установил культа в настоящем смысле, помимо того, который он нашел уже установленным иудаизмом. "Преломление хлеба", сопровождаемое благодарственной молитвой, или евхаристия была единственным символическим обрядом, им принятым, да и то Иисус лишь возвысил его значение и присвоил себе; так как beraka (благословение) перед тем, как преломить хлеб, всегда была еврейским обычаем. Как бы то ни было, это таинство хлеба и вина, почитаемых телом и кровью Иисуса, так что вкушающие принимают в себя Иисуса, сделалось творческим элементом целого культа. Ессlеsiа, или собрание, стала его основой. И никогда христианство не сходило с этой почвы. Ecclesia, имеющая главной целью причащение или евхаристию, стала обедней; а обедня всегда отодвигала все остальное в христианском культе на второй план, как дополнительную принадлежность.
Во времена Марка Аврелия успели уже далеко отойти от первобытного христианского собрания, в продолжение которого два или три пророка, часто женщины, впадали в экстаз, говорили все вместе, а после приступа спрашивали друг у друга, какие чудеса они наговорили. Подобные сцены происходили еще только у монтанистов. В огромном большинстве церквей, старейшины и епископ председательствуют в собрании, назначают чтения, говорят одни. Женщины сидят отдельно, безмолвные, под покрывалами. Везде порядок, благодаря значительному числу второстепенных служащих, исполняющих определенные обязанности. Мало-помалу сидения епископа и пресвитеров образуют центральный полукруг, хоры. Евхаристия требует стола, перед которым совершающий богослужение произносить молитвы и таинственные слова. Вскоре устраивают амвон для чтений и проповедей, затем разделительную ограду, между пресвитерием и остальной частью помещения. Два воспоминания преобладают в этом зарождении христианской архитектуры: во-первых, неясная память о иерусалимском храме, часть которого была доступна одним левитам; и во-вторых, мысль о великой божественной литургии, которой начинается Апокалипсис. Эта книга имела на литургию первостепенное влияние.
Захотели повторить на земле то, что двадцать четыре старца и зверообразные певцы совершают перед престолом Божиим: так что церковное служение было скопировано с небесного. Употребление фимиама, без сомнения, было заимствовано оттуда же. Лампы и свечи употреблялись в особенности при погребениях.