Великое литургическое воскресное действие было мастерским произведением мистики и понимания народных чувств. Это уже была обедня, но обедня полная, а не приплюснутая и, смею сказать, раздавленная месса наших дней. Это была обедня живая во всех своих частях, при сохранении каждой частью первоначального значения, которое ей суждено было впоследствии так странно потерять. Эта смесь, искусно составленная из псалмов, пения, молитв, чтений, исповедания веры, этот священный обмен слов между епископом и народом подготовляли души к тому, чтобы думать и чувствовать согласно. Поучение епископа, чтение писем сторонних, епископов или преследуемых церквей придавали жизнь и современность мирному собранию. Затем наступало торжественное предисловие к таинству, предупреждение, сделанное с подобающей важностью, призыв душ к сосредоточению; потом самое таинство, канон таинства, молитвы еще более священные, чем предществовавшие, наконец, акт высшего братства, причастие от того же хлеба и той же чаши. Торжественное молчание парит в это время над церковью. Затем, когда таинство совершилось, жизнь возрождается, пение раздается снова, выражения благодарности умножаются, длинная молитва обнимает все составные части и церкви, все положения человечества, все установленные власти. Потом председательствующий, обменявшись с верующими благочестивыми пожеланиями, распускает собрание обычной формулой, заканчивающей судебные заседания, и братья расстаются, благочестиво настроенные на несколько дней.
Это воскресное собрание было в известной мере узлом всей христианской жизни. Этот священный хлеб был всемирной связью церкви Иисусовой. Его посылали отсутствующим на дом, исповедникам в темницы, и от одной церкви к другой, в особенности во время, ближайшее к Пасхе; давали его детям; это был высший знак общения и братства. Агапа или совместная вечерняя трапеза, первоначально не отличавшаяся от тайной вечери, теперь отделялась от нее все более и более и вырождалась в злоупотребление. А Вечеря, напротив, становилась по существу утренней службой. Раздача хлеба и вина производилась старейшинами и диаконами. Верующие принимали их стоя. В некоторых странах, в особенности в Африке, на основании слов молитвы: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь", полагали, что следует причащаться каждый день. Для этого в воскресенье уносили домой кусок благословенного хлеба и съедали его в семье, после утренней молитвы.
В подражание языческим таинствам, нашли удобным совершать этот высший обряд в глубокой тайне. Были приняты меры, чтобы во время священнодействия присутствовали одни посвященные. Это была почти единственная ошибка, сделанная возникающей церковью; она искала тени, вследствие чего вообразили, что тень ей необходима; а это, в связи со многими другими признаками, дало повод к обвинению в колдовстве. Священный поцелуй также был большим источником благочестия и опасности. Мудрые наставники советовали не вздваивать его, если он доставлял удовольствие, не возобновлять его вторично, не раскрывать губ. Впрочем, вскоре устранили опасность, введя в церкви разделение полов.
Церковь ни в чем не походила на храм, так как поддерживался абсолютный принцип, что Бог не нуждается в храме и что его истинный храм сердце праведника. Никакой особой архитектуры, по которой ее можно бы было узнать, она не имела; но это уже было отдельное здание, называвшееся домом Господним, и с ним уже начинали связывать самые нежные проявления христианского благочестия. Ночные собрания, именно потому, что они были запрещены законом, сильно прельщали воображение. В сущности, хотя истинный христианин ненавидел храмы, церковь втайне стремилась сделаться храмом; в средние века, она и достигла цели вполне; часовня и церковь наших дней гораздо более походит на древние храмы, чем на церкви II века.
Особая, быстро распространившаяся мысль значительно способствовала этому превращению: вообразили, что евхаристия была жертвоприношением, так как она была памятником верховной жертвы, принесенной Иисусом. Это предположение заполнило пробел, который поверхностные люди видели в новой религии, a именно отсутствие жертвоприношения. Таким образом, стол для евхаристии сделался алтарем, и заговорили о приношениях и пожертвованиях. Такими приношениями явились именно хлеб и вино, которые приносились более достаточными из числа верующих, чтобы не обременять церкви собой, и чтобы остальное поступало бедным и прислуживающим при церкви. Очевидно, что подобное учение должно было вести ко многим недоразумеииям. Средние века, столь злоупотреблявшие обедней путем преувеличения мысли о жертвоприношении, дошли до очень больших странностей. От перемены к перемене дошли до глухой обедни, где человек, в маленьком уголке, с ребенком, заменяющим народ, председательствует в единоличном собрании, беспрестанно переговаривается с людьми, которых там нет, делает внушения отсутствующим, сам для себя приносит жертву и сам себе дает лобзание мира.
В конце II века, суббота почти совсем исчезла у христиан. Держаться ее было признаком иудейства, нехорошим признаком. Первые поколения христиан праздновали и субботу и воскресение, одну в память о сотворении мира, другое в память Воскресения Христова. Потом все сосредоточивается на воскресении. Это не значит, чтобы этот второй день считали буквально днем отдыха; суббота была отменена, а не перенесена; но воскресное празднество и в особенности мысль, что этот день весь должен быть посвящен радости (запрещалось воздерживаться от пищи, молиться на коленях) вновь привели к воздержанию от работы слуг. Гораздо уже позднее пришли к мысли, что субботнее правило применимо к воскресению. Первые правила на этот счет касались только рабов, которым, из жалости, хотели обеспечить праздничные дни. Четверг и пятница, dies stationum, были посвящены воздержанию от пищи, коленопреклонению и воспоминанию о страстях Господних. Годовыми праздниками остались два еврейских праздника, Пасха и Пятидесятница, с сказанным выше изменением срока. Праздннк Кущей был на половину отменен. Обычай махания ветвями с криком "Осанна!" связали более или менее удачно с воскресением, предшествовавшим Пасхе, в память одного обстоятельства последней недели жизни Иисуса. В великую пятницу не вкушали пищи; в этот день воздерживались от святого лобзания.
Поклонение мученикам занимало уже столь значительное место, что язычники и евреи возражали против него, утверждая, что христиане чтут мучеников больше, чем самого Христа. Их хоронили в виду воскресения, и с такими утонченностями роскоши, которые составляли резкую противоположность с простотой христианских нравов; доходили почти до поклонения их костям. В годовщину их смерти стекались к их могилам, читали описание их мученичества, совершали в память их таинство евхаристии. Это было распространение обычая поминания мертвых, благочестивой привычки, занимавшей большое место в жизни христиан. Немногого уже недоставало до служения обеден в память покойнников. В поминальные дни приносили за них хлеб и вино, как если бы они еще жили; присоединяли их имена к молитвам, предшествовавшим освящению, и вкушали хлеб в общении с ними. Таким образом, поклонение святым, при помощи которого язычество устроило себе местечко в церкви, и молитвы за покойников, бывшие источником величайших средневековых здоупотреблений, были связаны с самыми возвышенными и чистыми стремлениями первобытного христианства.
Церковное пение началось очень рано и было одним из выражений христианской сознательности. Оно применялось к гимнам, коих сочинение предоставлялось желающим, и образец которых мы имеем в гимне Христу Климента Александрийского. Размер был короткий и легкий, сходный с размером песен того времени, тех, например, которые приписывали Анакреону. Во всяком случае, он не имел ничего общего с речитативом псалмов. Некоторые его следы можно отыскать в пасхальной литургии наших церквей, которая особенно сохранила архаический пошиб, в Victimoe paschali, в О filiet filioe и в иудео-христианском Alleluia. Carmen ani teluoaniim, o котором говорит Плиний, или служба in galli cantu, сохранились, вероятно, в Hymnum dicat turba fratrum, в особенности в следующей строфе, коей серебристый звук почти воспроизводиг нам былой ее напев:
Galli cantus, galli plausus
Proximum sentit diem,
Et ante lucem rrantiemus
Christum regem seculo.
Крещение совершенно заменило обрезание, которому у евреев оно только предшествовало. Оно совершалось посредством троекратного погружения, в отдельном помещении, близ церкви: затем просвещенного вводили в собрание верующих. За крещением следовало возложение рук, еврейский обряд при посвящении в равнины. Это называлось крещением Духа; без него крещение водой почиталось недостаточным. Крещение было лишь разрывом с прошлым; только посредством возложения рук человек действительно становился христианином. К нему присоединяли помазание маслом, откуда и ведется то, что теперь называют миропомазанием, и своего рода исповедание веры, по, вопросам и ответам. Все это составляло окончательную печать sphragis. Идея таинства, ее opere operate, таинство, понимаемое как своего рода магическое действие, становилось таким образом одной из основ христианского богословия. В III веке установилось перед крещением известное послушничество, оглашение. Верующий доходил до порога церкви лишь после нескольких степеней посвящения. Крещение детей возникает в конце II века. Оно будет иметь решительных противников даже в IV веке .