Покаяние уже было упорядочено в Риме ко времени лже-Ерма. Это учреждение, предполагающее сообщество очень крепко организованное, получило поразительное развитие. Удивительно, что оно не разрушило зарождавшейся церкви. Если что-либо ясно показывает, до какой степени церковь была любима и какую напряженную радость в ней находили, так это суровость испытаний, которым подчинялись, чтобы возвратиться в ее лоно и снова занять утраченное место в среде святых. Исповедь, или признание в грехе, уже применявшееся у евреев, было первым условием христианского покаяния.
Ясно, что никогда материальная часть культа не была проще. Сосуды Вечери сделались священными лишь постепенно. Прежде всего обратили известное внимание на стеклянные блюдечки, которыми при этом пользовались. Поклонение кресту выражало скорее почтение, чем культ. Символика оставалось простой до крайности. Пальмовые листья, голубь с веткой, рыба Iхore, якорь, феникс, A.W, буква Т, обозначающая крест, и быть может уже хризимон для обозначения Христа, - вот почти все допускавшиеся аллегорические фигуры. Сам крест никогда не изображался, ни в церквях, ни в домах; напротив, крестное знамение, делаемое поднесением руки ко лбу, часто повторялось; но возможно, что этот обычай был особенно дорог монтанистам.
Зато культ сердца был более развит, чем когда-либо. Хотя свобода первобытных проявлений духа была уже очень стеснена епископами, духовные дары, чудеса, непосредственное вдохновение продолжались в церкви и были ее жизнью. Ириней видит в этих сверхъестествеяных способностях отличительный признак церкви Иисуса. Лионские мученики еще ими пользуются. Тертуллиан считает себя окруженным непрерывными чудесами. He y одних монтанистов приписывали простейшим действиям сверхчеловеческий характер. Боговдохновенность и чудотворство были во всей церкви постоянным явлением. Только и было речей, что о женщинах-спиритках, которые давали ответы и были как бы лирами, звучавшими от удара божественного смычка. Сестра, о коей память нам сохранил Тертуллиан, поражает всю церковь своими видениями. Как коринфские иллюминаты времени св. Павла, она связывает свои откровения с церковными торжествами, читает в сердцах, указывает целебные средства, видит души в телесном виде, как маленькие существа в человеческом образе, воздушные, блестящие, нежные и прозрачные. Дети, подверженные приступам экстаза, также иногда считались выразителями велений божественного Слова.
Сверхъестественное врачевание было первым из этих даров, которые считали как бы наследием Иисуса. Орудием при этом служило священное миро. Язычники часто были исцеляемы маслом христиан. Что же касается исскуства изгонять демонов, все признавали за христианскими заклинателями большое преимущество. К ним на исцеление приводили бесноватых отовсюду, совершенно, как это и теперь делается на Востоке. Случалось даже, что не-христиане заклинали именем Иисуса. Некоторые христиане на это негодовали; но большинство радовалось, усматривая в этом преклонение перед истиной. На этом не остановились. Так как лжебоги были лишь демонами, то власть изгнания демонов предподагала власть разоблачения лжебогов. Заклинатель подпадал таким образом обвинению в волшебстве, которое отражалось на всей церкви.
Правоверная церковь поняла опасность этих духовных даров, остатков могучего первобытного кипения, которое церковь необходимо должна была дисциплинировать, под опасением гибели. Ученые и здравомыслящие епископы были враждебны этому, потому что эти чудеса, которые восхищали нелепого Тертуллиана и которым св. Киприан еще придает такое значение, давали повод к дурным слухам, и к ним примешивались личные странности, которых правоверие опасалось. Церковь не только не поощряла проявлений духа, но объявила их подозрительными, и с III века, они хотя и не исчезают совершенно, но становятся все более и более редкими. Они получили характер исключительных милостей, которые себе приписывали одни лишь самомненные. Экстаз подвергся осуждению. Епископ становится хранителем проявлений духа, или, точнее, они замеваются таинством, которое совершается духовенством, тогда как духовные дары были делом личным, непосредственно между человеком и Богом. Синоды унаследовали постоянное откровение. Первые синоды собирались в Малой Азии, против фригийских пророков. С перенесением на церковь, принцип вдохновения Духом становился прннципом порядка и авторитета.
Духовенство уже весьма значительно обособилось от народа. В большой, вполне организованной церкви, помимо епископа и старейшин, числилось известное число диаконов и иподиаконов, состоявших при епископе и исполнявших его приказания. Кроме того, она распологала целым рядом мелких служащих, анагностов или чтецов, заклинателей, привратников, псаломщиков или певчих, аколитов, которые прислуживали при алтаре, наполняли чаши вином и водою, носили евхаристию больным. Бедные и вдовы, питаемые церковью, и более или менее жившие в ней, считались принадлежавшими к церкви и вносились в ее матрикулы (matricularii). Они исподняли самые низкие обязанности, подметали, позднее стали звонить в колокола и жили, так же как и клирики, остатками приношений хлеба и вина. Для высших степеней духовенства, безбрачие более и более становилось правилом; во всяком случае, вторые браки воспрещались. Монтанисты очень скоро дошли до заявления, что таинства, преподанные женатым священником, недействительны. Оскопление всегда было лишь избытком усердия, вскоре осужденным. Сестры, подруги апостолов, коих существование было установлено несомненными текстами, вновь завелись в виде негласно-введенных диаконисс-прислужниц, от которых и пошел открытый конкубинат клириксов в средние века. Ригористы требовали, чтобы они носили покрывала, в предупреждение слишком нежных чувств, которые оне могли бы возбуждать в братьях при исполнении своих благочестивых обязанностей.
С конца II века кладбища становятся дополнением церкви и предметом попечения церковной диаконии. Способ погребения всегда был тот же, что и у евреев: тело, завернутое в саван, опускалось в саркофаг, в виде корыта, нередко со сводчатой крышкой (arcosolium). - Сжигание всегда было очень противно верующим. Последователи Митры и другие восточные секты разделяли этот взгляд и придерживались в Риме того, что можно назвать сирийским способом погребения. Греческое верование в бессмертие души приводило к сожжению; восточное верование в воскресение привело к погребению. Многие признаки побуждают искать древнейшие христианские кладбища в Риме близ Сан-Себастиана на Аппиевой дороге. Там были кладбища евреев и пооледователей Митры. Полагали, что тела апостолов Петра и Павла покоились в этом месте, почему его и назвали Catatumbas, т. е., "на Могилах".
Около времен Марка Аврелия произошла важная перемена. Вопрос, озабочивающий новейшие большие города, настоятельно требовал разрешения. Насколько система сжигания сберегала место, уделяемое мертвым, настолько значительно было пространство, требовавшееся для погребения, по обычаю евреев, христиан, посдедователей Митры. Требовался известный достаток, чтобы купить себе при жизни loculus в самом дорогом месте всего мира, у ворот Рима. Когда значительные массы достаточного населения пожелали быть похороненными таким образом, пришлось спуститься под землю. Сначала рыли в глубину, пока не достигли достаточно плотного слоя песка. Потом стали пробивать горизонтальные галлереи, нередко в несколько этажей и вот в стенах этих ходов цомещали loculi. Евреи, поклонники Сабазия и Митры, христиане усвоили себе этот способ погребения, подходивший к их общинному духу и склонности к таинственному. Но так как христиане продолжали этот способ погребения весь III, IV и часть V века, то вышло, что почти вся масса катакомб, окрестностей Рима сработана христианами. Нужда, заставившая вырыть вокруг Рима эти обширные подземелья, встретилась также в Неаполе, в Милане, в Сиракузах, в Александрии.