Марк умиротворённо глядел на мерно плывущее небо. Это был сон, красивый и спокойный, какой нечасто приходит в отдыхающее сознание. Не хотелось никуда идти. Хотелось остановиться прямо тут и жить. Вернее умереть, но не совсем. Умереть телом, способным голодать и жаждать, способным уставать и требовать движения. Но остаться жить душой – чувствами и мыслями, ощущениями и восприятиями. Лишь бы зрение осталось, да слух. Да и запах с осязанием не помешали бы. А вкус и не нужен, и речь пусть только в мыслях звучит. Вот на такую смерть, прямо здесь и сейчас, Марк был согласен.
Но никак не на вечный мрак. Даже хоры ангелов с альтернативой в виде кипящих котлов, никак не манили. Перерождение – возможно. Реальная жизнь в теле одного из потомков – тоже интересно. А вот зациклиться в собственной судьбе… Чёрт, это наказание достойное сатаны. Или Роланда из Гилеада. Даже возможность исправлять одну ошибку за раз – не меняет ужаса ситуации. А вот умереть, и душой навечно застрять здесь, в бескрайней равнине вечного заката, оставшись наедине с мыслями и воспоминаниями – это было то, что тешило загробные чаяния Марка.
Тучи, похожие на прибрежные скалы, немного приблизились. Ещё большее сходство им придало мельтешение мелких точек над острыми пиками. Марк догадался, что этими точками были птицы, которые, сами того не ведая, подражали чайкам. Они были крохотными, как крупицы молотого перца на обеденном столе, и кружились в бурном и беспорядочном танце.
– Птички, – с улыбкой прошептал Марк. И тут же подскочил как ошпаренный. Ни одной птицы он тут ещё не видел. Ни в близи, ни в дали. А их присутствие могло говорить только об одном – там, впереди, что-то поменялось. Возможно, пошли засеянные поля. Возможно, там стоит деревня с амбарами для хранения зерна. Да хоть бы и труп – растерзанный, окружённый стервятниками – всё ничего, лишь бы знать, что не стоишь на месте.
Желание остаться тут навсегда покинуло Марка быстрее, чем мысль воплощается в движение глаза. Тело требовало движения, а сердце – перемен.
– Блэк, вставай давай! Впереди птицы. Мы, похоже, недалеко уже.
Блэкблю, всё ещё дразня сову, поднялся, подобрал земли свой портсигар и полез в сумку.
– Где? – свирепо прорычал он. – Где они, мать твою, спрашиваю!
– Мать мою и спрашивай, я тут причём? – рассеянно развёл руками Марк.
Глаза Блэка налились кровью (впрочем, это могло случиться и раньше, просто он их так широко не раскрывал).
– Где мои стволы, ты, сучок древесный?!
– У меня, – сухо кинул Марк.
Блэк кинул мешок на землю, и по медвежье занеся руку, начал надвигаться на Марка.
– Отдал сюда, ты, енот потаскун!
Но обкурившемуся медведю пришлось охладить свой пыл. Металлический щелчок обозначил изменившуюся обстановку. Марк, не теряя уверенного спокойствия, продемонстрировал револьвер, плашмя прижав его к бедру. Потом посмотрел в глаза собеседнику и сказал:
– Ты, папаша, не горячись. Сейчас тебя отпустит, и всё назад получишь.
Блэк грозно рыкнул, изверг длинную реплику, состоявшую сплошь из сквернословия и соединительных союзов. А потом выдохнул и вновь глупо улыбнулся.
– Ну и хрен в томате с тобой! Пошли!.
Блэк махнул рукой, подобрал сумку и неуверенно зашагал к насыпи. Марк его догнал, хлопнул по плечу и кивком указал вперёд.
– Понизу пойдём. Земля чуть подсохла.
Извергнув новую матерную реплику, которая была преддверием финального заключения: «молокосос, жизни учить меня будет», Блэк, шатаясь, поплёлся по бурой траве.
7
О том, что спутник приходит в себя, Марк догадался по изменившемуся шагу. Он стал более уверенным и твёрдым. И быстрым.
Шли молча. Возможно, Блэку было стыдно за своё поведение. Но он мог быть и обижен на Марка за отнятое оружие. Выяснять истинную причину молчаливости спутника, не хотелось. Не хотелось и возвращать оружие преждевременно.
Блэк оказался прав – чёрная линия на горизонте при приближении становилась всё более зелёной. Потом она приобрела бугристые очертания. А после разбилась на тысячи мелких веточек.
– Так, я уже нормальный, – сухо отрезал Блэк и резко повернулся. Марк от неожиданности замешкался.
– Стволы на родину! – с самым серьёзным видом приказал Блэк. Ему возражать не стали. «УЗИ» перекочевал из старомодной сумки в заплечный мешок, а револьвер сменил карман чёрной джинсовой куртки на карман синей. С револьвером Марку было особенно тяжело прощаться. Нет, не потому что тот был особенно красив или выглядел дорого. Или грозно, особенно в сравнении с «УЗИ». Дело было в ужасном пристрастии Марка к вестернам, и наивной убеждённости в том, что именно револьвер делает тебя крутым парнем на Диком Западе. Он отдавал этот маленький барабанный агрегат также неохотно, как маленький ребёнок отдаёт чужую игрушку.