Дефицит продовольствия и его последствия усилили оппозицию сталинскому руководству в партии. По данным Бориса Николаевского, голод, охвативший страну к 1932 году, и последующий спад производства стали причиной образования «антисталинского большинства» в Политбюро, поддерживавшего «платформу Рютина» и прочие оппозиционные программы. Члены партии и правительственные функционеры были недовольны нехваткой продовольствия и заготовительной кампанией 1932 года. Чтобы подавить недовольство, правительство в конце 1932 года инициировало суровые чистки на Северном Кавказе и в Украине, а в следующем году распространило их на всю страну.[101]
Снижение урожая привело и к уменьшению государственных запасов зерна для продажи за рубеж. Запасы начали таять после урожая 1931 года, пострадавшего от засухи, и последующих заготовительных кампаний, что вызвало голод в Поволжье, Сибири и других регионах. В 1932 году советское руководство было вынуждено вернуть зерно в эти регионы. Низкий урожай 1931 года и возвращение зерна в регионы, пострадавшие от голода, вынудило правительство сократить объем экспорта зерна с 5,2 миллиона тонн в 1931 году до 1,73 миллиона тонн в 1932 году. В 1933 году экспорт зерна был сокращен до 1,68 миллиона тонн. Зерно, вывезенное за рубеж в 1932 и 1933 году, могло бы накормить многих людей и облегчить последствия голода: так, например, 345 000 тонн, проданных на экспорт в первой половине 1933 года, могли бы обеспечивать 2 миллиона человек ежедневным рационом (1 килограмм) на протяжении полугода. И тем не менее этот объем экспорта составил всего половину от 750 000 тонн, экспортированных в первой половине 1932 года.[102] Вопрос о том, каким образом советское руководство рассчитывало баланс понижения объемов экспорта и сокращения внутренних поставок продовольствия, остается без ответа, но доступные нам источники говорят о том, что дальнейшее сокращение или прекращение экспорта советского зерна могло бы привести к катастрофическим последствиям. В начале 30-х годов цена зерна на мировом рынке упала, и условия внешней торговли стали неблагоприятными для Советского Союза. Задолженность государства росла, а потенциальная возможность погашения долгов уменьшилась. Западные банкиры и чиновники уже начали задумываться о возможности конфискации советской собственности за границей и отказе в дальнейшем кредитовании в случае возможного дефолта Советского Союза. Таким образом, отказ от экспорта мог бы поставить под угрозу реализацию плана индустриализации, и, по мнению некоторых обозревателей, даже стабильность режима.[103]
Хотя правительство не прекратило поставки на экспорт, оно пыталось облегчить последствия голода. 25 февраля 1933 года декретом ЦК были выделены ссуды в виде семенного фонда: 320 000 тонн для Украины и 240 000 тонн для Северного Кавказа. Семенные ссуды получили также в Нижнем Поволжье и, вероятно, в других регионах. Кульчицкий приводит данные украинских партийных архивов, доказывающие, что общая помощь Украине к апрелю 1933 года превысила 560 000 тонн, в том числе свыше 80 000 продовольствия. Помощь только Украине на 60 % превышала объем зерна, экспортированного за тот же период. Общий объем помощи пострадавшим от голода регионам более чем в 2 раза превысил объем экспорта за первое полугодие 1933 года. Судя по всему, тот факт, что больше помощи не оказывалось, стал еще одним последствием плохого урожая 1932 года. После неурожаев 1931, 1934 и 1936 годов заготовленное зерно было возвращено крестьянам за счет сокращения объемов экспорта.[104]
Низкий урожай 1932 года говорил о том, что у правительства нет достаточных количеств зерна для поставок продовольствия и семян городу и деревне, а также на экспорт. Власти сократили все, что было возможно, но в итоге интересы деревни оказались на последнем месте. Суровые планы хлебозаготовок 1932–1933 гг. способствовали облегчению ситуации с голодом только в городах. Без хлебозаготовок в городах был бы такой же уровень смертности, как и на селе (хотя, как отмечалось выше, уровень смертности в городе также поднялся в 1933 году). Суровость и географический масштаб голода, резкое сокращение объемов экспорта в 1932–1933 гг., потребность в семенах, и хаос, царивший в Советском Союзе в те времена — все эти факторы подводят нас к выводу о том, что даже полное прекращение экспортных поставок было бы недостаточным инструментом для предотвращения голода.[105] В такой ситуации трудно согласиться с версией о том, что голод стал результатом хлебозаготовок 1932 года и сознательным актом геноцида. Именно низкий урожай 1932 года привел к неизбежности голода.
И хотя низкий урожай 1932 год можно считать смягчающим обстоятельством, правительство все-таки несет ответственность за лишения и страдания советского населения, пережитые им в начале 30-х годов. Представленные здесь данные позволяют более точно оценить последствия коллективизации и насильственной индустриализации, чем можно было сделать ранее. В любом случае эти данные показывают, что последствия этих двух программ оказались хуже, чем предполагалось.
Кроме того, они доказывают, что голод действительно имел место, и был вызван провалом экономической политики, «революцией сверху», а не «успешной» национальной политикой, направленной против украинцев и других этнических групп. Представленные в данной работе данные могут помочь не только в переоценке голода как явления, но также в переоценке всей советской экономики в период первой пятилетки и последующие годы.
Послесловие к статье «Урожай 1932 и голод 1933 года»
Данная статья впервые была напечатана в 1991 году и стала моей первой опубликованной работой. Цитаты из этой статьи приводили многие авторы, и она спровоцировала противоречивые отзывы совершенно неожиданным образом. В данном послесловии обсуждаются некоторые моменты, которые с точки зрения читателя могли показаться типичными примерами, недостойными научного обсуждения, или просто скучными. Конечно, проблема состоит не только в научности, но и в том, что именно данные критические замечания говорят о характере и менталитете авторов, критиковавших мою работу.
В моей статье подвергается критике работа британского исследователя Роберта Конквеста, и этот господин написал два письма в ответ на мою статью. Оба письма были опубликованы в Slavic Review и снабжены моими комментариями. В своих письмах господин Конквест никогда не подвергал сомнению мои главные аргументы, вместо этого он обсуждал всего два момента.
Во-первых, он утверждал, что из-за голода погибло большее число людей, чем он полагал раньше. Я ответил, что приводить такой довод было ошибкой. Тем не менее, свидетельства, подтверждающие более высокий уровень смертности, лишь подкрепляют мое убеждение в том, что урожай был низок, а более высокий уровень смертности говорит о том, что на селе оставалось меньше зерна после государственных хлебозаготовок. (См. Slavic Review, vol. 51, № 1, Spring 1992, pp. 192–194).
Во-вторых, он ссылается на некую неопубликованную статью советского ученого В. П. Данилова, утверждающего, что Советский Союз обладал огромными запасами зерна в 1932 году. Когда пришло это письмо, я был в Москве, и я отправился в архивы, чтобы ознакомиться с тем ключевым документом, который использовал Данилов. Это был документ по планированию: в нем не было ни слова о том, что страна обладала такими запасами, а скорее говорилось о том, что правительственные чиновники планировали (или надеялись) получить такие объемы запасов после уборки урожая 1932 года. Поэтому утверждение Данилова и Конквеста о том, что Советский Союз обладал крупными запасами в 1932 году, основано на неверной трактовке содержания первоисточников (Slavic Review, vol. 53, № 1, Spring 1994, pp. 318–320).
101
Boris Nikolaevsky, Power and the Soviet Elite, New York, 1965, p. 28; Nobuo Shimotomai, A Note on the Kuban Affair (1932–1933), Acta Slavica Iaponica, № 1, 1983, pp. 39–56.
102
О сокращении объемов экспорта, см. Michael Dohan, The Economic Origins of Soviet Autarky 1927/28-1934, Slavic Review, № 35, December 1976, pp. 625–626; В. И. Касьяненко, Как была завоевана технико-экономическая самостоятельность СССР, М., 1964, с. 180. Кульчицкий (с. 23), пишет, что экспорт был прекращен во второй половине 1932 года. Источник, на который он ссылается (Внешняя торговля СССР за 1918–1940: статистический обзор, М., 1961, с. 144), состоит исключительно из статистических таблиц и не содержит никаких подтверждений его заявления. Возможно, он имел в виду прекращение экспорта из Украины. Статистика по экспорту за 1930–1933 год приведена во Внешней торговле, с. 144. Р. У. Дэвис любезно предоставил мне итоговые сводки по объемам экспорта за полугодие, использовав в качестве источника ежемесячный сборник Внешняя торговля Союза ССР.
103
По мнению торгового атташе британского посольства в Москве, высказанному в конце 1931 года, «невыполнение (советским правительством) своих обязательств наверняка приведет к катастрофе. Прекратится не только будущее кредитование, но и весь будущий экспорт, все заходы советских кораблей в иностранные порты. А вся советская собственность, уже находящаяся за границей, может быть подвергнута конфискации для покрытия задолженностей. Признание финансовой несостоятельности поставит под угрозу реализацию всех чаяний, связанных с пятилетним планом, и даже может подвергнуть опасности сам факт существования правительства» (PRO FO 371 15607 № 7648/167/38, p. 6–7). В начале 1932 года немецкий канцлер Бренинг сказал британскому дипломату в Берлине — если Советы «не расплатятся по своим счетам тем или иным способом, их кредит будет закрыт раз и навсегда» (PRO FO 371 16327 № 546/158/38). Доган отмечает, что крупнейшие кредиторы страны начали сокращать предложения по кредитам в адрес Советского Союза в 1931–1932 гг., несмотря на усилия советского руководства по погашению задолженностей (Origins of Economic Autarky, p. 630). По поводу реакции Запада на голод, см. Marco Carynnyk, Blind Eye to Murder: Britain, the United States and the Ukrainian Famine of 1933 / Famine in Ukraine, pp. 109–138, а также во вступлении к Foreign Office and the Famine, pp. XVII–LXII.
104
См. «Правду», 25 февраля 1933 года, по поводу декрета о выдаче ссуд семенным фондом. Кульчицкий, с. 24–25 — по поводу оказания дополнительной помощи Украине и «Поволжскую правду» за 21 марта 1933 года о выделении помощи семенами району нижнего Поволжья. И Конквест и Мейс признают факт проведения этих мероприятий (Harvest of Sorrow, p. 262; Investigation, p. 65). Конквест (Harvest of Sorrow) утверждает, что помощь эта стала доступной только позже, когда голод пошел на убыль. Но Кульчицкий показывает, ссылаясь на украинские архивы, что помощь продовольствием действительно была оказана в соответствии с телеграфным распоряжением еще до того, как был подписан и опубликован указ. Что касается возврата зерна в 1931 и 1934 году, см. постановления ЦК в «Известиях» от 17 февраля 1932 года, и указ от 26 декабря 1934 года в Справочнике партийного работника, вып. 9, с. 212, а также — Мошков, Зерновая проблема, с.188, и Слинько, Социалистическая перестройка, с. 293. По поводу неурожая в 1936 году, см. Manning, Government in the Soviet Countryside, p. 4 — власти урезали экспортные поставки продовольствия и кормов в начале 1937 года.
105
Конквест приуменьшает степень влияния экспортных поставок на голод — Harvest of Sorrow, p. 265.