Требовалось огромное мужество…
Письма Твена Твичелу появились в печати лишь через много лет после его смерти. Мы помним, что и «Военная молитва» и «запрещенная» книга при жизни их автора тоже не были напечатаны. Твен отдавал себе отчет в причинах этого. В свою записную книжку он занес страшные слова:
«Только мертвым позволено говорить правду».
«В Америке, как и повсюду, свобода слова — для мертвых».
Вместе с тем чувство вины, которое уже давно стало мучить писателя, все усиливалось. Одна из самых трагических заметок в его записных книжках гласит: «Меня бесконечно поражает, что весь мир не заполнен книгами, которые с презрением высмеивали бы эту жалкую жизнь, бессмысленную вселенную, жестокий и низкий род человеческий, всю эту нелепую смехотворную канитель. Странно, ведь каждый год миллионы умирают с этим чувством в душе. Почему я не пишу такую книгу? Потому что я должен содержать семью. Это единственная причина. Может быть, так рассуждали и другие?..»
Это было сказано в 1895 году. А двенадцать лет спустя Твен, в сердцах назвав всех людей трусами, добавил, что сам он возглавляет процессию трусов.
Писатель действительно не раз поддавался влиянию родных и друзей, рекомендовавших проявлять осторожность в критике религии и американских политических устоев, в споре с видными представителями правящего класса.
Среди буржуазных литераторов в последнее время появилась более чем сомнительная тенденция объяснять критическое отношение Твена к американской действительности, к людям только его «презрением» к… самому себе. Так, англо-американский поэт Томас Элиот, человек, ретроградные взгляды которого общеизвестны, не только выпячивает субъективную основу твеновского пессимизма, но и вообще бросает тень на моральный облик писателя. В предисловии к «Приключениям Гекльберри Финна» Элиот пишет: «Пессимизм, которому Твен дал волю в «Человеке, который совратил Гедлиберг» и в «Что такое человек?», не столько был порожден его наблюдениями над жизнью общества, сколько его ненавистью к самому себе за то, что он позволил обществу соблазнить и развратить себя…»
Элиот и его единомышленники решительно не правы. Нет, Твен не позволил обществу развратить себя.
Писатель далеко не всегда мирился с фактическим запретом, наложенным крупнейшими книжными издательствами США на самые острые его антиимпериалистические и антибуржуазные произведения. Он отдавал себе отчет в том, что упорное стремление сказать правду об империализме, о миссионерах и т. д. вызовет сокращение его доходов. И все же Твен жаждал «высказаться». Советы Твичела быть осмотрительным и скрывать свои взгляды вызывали у него протест. В одном письме Твена его другу Твичелу есть такие негодующие и благородные слова: «Вы — наставник и учитель людей, Джо, и на вас лежит великая ответственность перед молодыми и старыми; если вы учите свою паству, как учите меня, — из страха, что высказанное вслух мнение может нанести ущерб ей или какому-нибудь издателю, молчать и скрывать свои мысли, когда флаг родины покрывается бесчестием и позором, — как ответите вы за это перед собственной совестью? Вы сожалеете обо мне; в порядке взаимности я готов немного пожалеть вас».
От писателя требовалось огромное гражданское мужество, чтобы выступить в печати с такими произведениями, как «Человек, который совратил Гедлиберг», «Человеку, Ходящему во Тьме», «В защиту генерала Фанстона».
И Марк Твен этим мужеством обладал.
О том, какой боевой дух жил в его сердце, говорит, в частности, история издания сильнейшего антиимпериалистического памфлета «Монолог короля Леопольда в защиту его владычества в Конго».
Еще в конце прошлого века Конго начало вызывать ужас у честных людей из разных стран. Несмотря на все препоны, оттуда просачивались известия о беспрецедентной эксплуатации туземцев колонизаторами, о бесчеловечных расправах, которые чинили надсмотрщики над рабами (в том, что негры в Конго были обречены на рабский труд, сомневаться не приходилось). Называли страшные цифры: десять миллионов убитых и умерших от голода туземцев. Возможно, что погибло даже пятнадцать миллионов. В одном районе из сорока тысяч жителей осталась в живых только одна пятая. Колонизаторы уничтожали детей, заковывали женщин на каучуковых плантациях в железные воротники, отрубали руки, ноги, головы…