У Твэна собралось много неотправленных адресатам писем, писем, которые были написаны только для того, чтобы отвести душу. В них Твэн смог выразить весь гнев; он даже сочинил специальное предисловие к неотправленным письмам. Твэн писал теперь не только письма, но и статьи, и рассказы, и целые книги, не предназначавшиеся для печати.
Без всякой мысли об опубликовании Твэн написал вторую свою философскую работу — о таинственном незнакомце. Это повесть о сатане. Место действия — средневековая Австрия. Как понять жизнь? — спрашивает Твэн. Как увязать те факты, что «бог, который может сотворить хороших детей так же легко, как и плохих, все же предпочитает создавать плохих, что он мог бы сделать всех счастливыми, тем не менее никого счастливым не делает… Бог говорит о справедливости и изобрел ад… говорит другим о морали и сам ее лишен, неодобрительно смотрит на преступления и сам же их совершает..» Как все это понять? Глубоко укоренившиеся представления о боге, приобретенные Твэном в детстве, крошились, распадались, но оставляли болезненные следы.
«Таинственный незнакомец» — это камера ужасов, это пессимизм, доведенный до исступления. Сатана, появляясь в маленькой деревушке, показывает, как гнусна действительность, как бесчеловечны люди. Еретики, сжигаемые на кострах, истязания, пытки и тюрьмы, грязь, голод, предательство друзей, рабское отношение к власть имущим, к жизни — снова перед читателями те же особенности феодализма, против которых боролись Том Кэнти и янки из Коннектикута. Но в более ранних книгах Твэна были положительные герои, там ужасам монархии, феодализма противопоставлялись гуманизм, американская демократия, весь ход истории. Сатана — герой «Таинственного незнакомца» — существо, которому ничто не дорого, который не собирается ничего переделывать на новый лад.
Сатана открывает перед читателем мучительную картину истории вселенной, от Каина и Авеля до Египта, Греции, Рима и современной «христианской цивилизации». Сатана признает, что за эти тысячелетия человечество достигло успехов, но только в искусстве убийства.
«Вы замечаете, — сказал он, — что вы неустанно идете вперед. Каин совершил свое убийство палкой. Иудеи убивали пиками и мечами. Греки и римляне добавили латы и искусство военной организации и командования, христианин прибавил ружья и порох; через несколько столетий он настолько усовершенствует смертоносную силу своего оружия, что все люди признают — не будь христианской цивилизации, война до конца бы оставалась жалкой и ничтожной».
Только безумные могут быть счастливы, говорит дальше Сатана. «Неужели ты столь ненаблюдателен, что не понял до сих пор, что нельзя сохранить разум и в то же время быть счастливым?
Человек в здравом разуме не может быть счастливым, потому что он видит действительность и знает, насколько она страшна».
Америка Твэну не представлялась больше спасительным оазисом в мире неизжитого феодализма. И это означало для Твэна, что в мире не оставалось того, ради чего стоило жить.
Сатана говорит в заключение: «То, что я открыл вам, — все правда; не существует ни бога, ни вселенной, ни человечества, ни земной жизни, ни рая, ни ада. Все это сон — чудовищный и глупый сон».
В условиях империализма мелкобуржуазный, демократ Твэн со всей остротой почувствовал, что вокруг него находится нестерпимо враждебная действительность. Буржуазная демократия окончательно обманула надежды, а сил, которые могут установить новый, более справедливый порядок вещей, построить жизнь иначе, быть источником радости, укрепить чувство человеческого достоинства, по-иному объяснить мироздание, — сил пролетариата, Твэн не видел.
В этом сказалась ограниченность Твэна, как и всего буржуазного гуманизма. Разочаровавшись в буржуазном обществе, Твэн перенес свое разочарование на весь «род человеческий». Австрийская деревушка, описанная в «Таинственном незнакомце», — это для Твэна все человечество, вся жизнь, прошлое и настоящее. Выхода нет. Человеку свойственны глубокие внутренние пороки, говорит Твэн. Человек лицемерен, морально нечистоплотен по своей природе. Он был и остается таким навеки, измениться он не в состоянии… Отсутствие подлинного представления об историческом процессе уже само по себе должно было внести застой, затхлость, распад в твэновскую философию человека. Горькое сознание собственной неполноценности, своей «.нечестности», которая мешает писать и публиковать то, что хочется, пойти в лобовую атаку на несправедливость, несомненно, придало твэновской концепции человечества дополнительные убедительно мрачные черты.
Твэн метался, изливал желчь в произведениях, которые в большинстве случаев не решался напечатать.
В мире имеется, писал Твэн, только одно оружие, которое может уничтожить несправедливость. Это оружие — смех.
Сатана говорит:
«Множество людей видит смешную сторону тысячи низких и пошлых вещей — главным образом, явные нелепости; то, что чудовищно, абсурдно, возбуждает животный смех. Их тусклое воображение не может видеть десятка тысяч существующих на свете действительно смешных явлений, имеющих большое значение. Наступит ли такой день, когда человечество поймет комичность этой младенческой наивности и смехом ее уничтожит? Ибо человечество, при всей своей бедности, имеет бесспорно одно мощное оружие — смех… Против смеха ничто не устоит. Пользуетесь ли вы когда-нибудь этим оружием? Нет, вы даете ему ржаветь. Применяет ли человечество это оружие? Нет, у вас не хватает ни разума, ни смелости».
Твэн много писал в эти годы добровольного изгнания с родины. Он радовался, что, оплатив долги, может осуществить свою мечту и писать произведения, в которых не станет считаться «с чувствами, предубеждениями, мнениями, верованиями, надеждами, иллюзиями, самообманами» других людей, произведения, которые он будет писать «без всяких ограничений»- «Это — невообразимая роскошь, рай на земле».
Сатирические произведения, направленные против империализма, против угнетения человека, против религиозного ханжества, однако, не предназначались для печати.
В канун нового, 1900 года, канун XX столетия, Твэн написал речь, «которой сказал!: «Привет от девятнадцатого двадцатому столетию. Я приношу тебе… христианство, которое возвращается замаранное, грязное, обесчещенное из пиратских налетов на Кьяо-Чу, Манчжурию, Южную Африку и Филиппины. Его душа полна злобы, карманы — наживы, его рот полон святошеского лицемерия. Дайте ему мыла и полотенце, но спрячьте зеркало». Речь не была произнесена.
Только во второй половине 1900 года Клеменсы вернулись в Америку. Твэну устроили небывалую встречу.
В Китае разразилось боксерское восстание против империалистов. В августе 1900 года карательная армия, состоявшая из войск нескольких империалистических государств, подошла к самому Пекину. На этот раз Твэн решил, что не может молчать, даже ради семьи, даже ради спасения своей репутации. Он нашел в себе мужество выступить публично перед всем светом. В своей речи Твэн объявил себя патриотом своей родины. «В Китае тоже есть патриоты. Мы не позволяем китайцам приезжать к нам, и — я говорю вполне серьезно — пусть Китай решает, кто может ехать туда… Боксер — патриот. Он любит свою страну больше, нежели другие страны. Желаю ему успеха… Я тоже боксер».
Это была речь в защиту справедливости, простой провинциальной справедливости, как ее понимает средний фермер Запада, как ее понимает Гекльберри Финн. «Мы прогоняем китайцев из нашей страны, боксеры прогоняют нас из своей собственной».
Последовал целый ряд выступлений — Твэн начал кампанию против коррупции муниципальных властей. Американская печать почувствовала, что с Твэном что-то произошло, он изменился. Говоря словами одной провинциальной газеты, «добродушный юморист недавнего прошлого превратился в энергичного сторонника реформ, странствующего рыцаря, который всегда готов сразиться с церковью или государством…»
В газетах появилось сообщение об огромной компенсации, полученной миссионерами за имущество, уничтоженное во время боксерского восстания, компенсации, во много раз превосходящей стоимость этого имущества. Твэн опубликовал злую, сатирическую статью о миссионерах: «Человеку, сидящему в темноте».
Миссионеры попробовали написать опровержение. Тогда Твэн выступил еще резче. Рассуждая, как простой честный фермер, приводя иллюстрации из времен своего детства, Твен доказал, что требование компенсации в сумме, превышающей фактические потери, является вымогательством.