В Сан-Франциско Марк Твен провел более двух лет. Новая среда оказала заметное воздействие на формирование таланта молодого журналиста. Оно заключалось в расширении общекультурных знаний, в выработке навыков в области литературной техники, которых так недоставало Твену, в становлении литературных вкусов, в лучшем использовании фольклорных сюжетов. Учителем Марка Твена оказался Брет Гарт, более опытный литератор, чем начинающий Твен. Об этом свидетельствует письмо Марка Твена к Олдричу в январе 1871 года.
«Я не люблю быть обвиняемым в заимствовании у Брет Гарта, но он терпеливо отделывал мой слог, учил, тренировал меня, пока не превратил неуклюжего публициста с его грубой гротескностью в писателя, у которого есть параграфы, главы, который нашел определенное признание даже у некоторых хороших людей в стране. И это мое полное благодарности воспоминание имеет значение ввиду того, что Брет Гарт разорвал нашу длительную дружбу год тому назад, без всякой причины или повода с моей стороны»[46].
Американский критик Иван Бенсон в своей книге «Годы, проведенные Марком Твеном на Западе» утверждает, что Брет Гарт выправлял скетчи Марка Твена, которые тот печатал в «Калифорнией»; однако указывает на отсутствие писем Брет Гарта к Марку Твену. Действительно, среди писем Брет Гарта нет ни одного, адресованного Твену. Это свидетельствует о том, что связь между писателями была крепкой только в период их жизни в Сан-Франциско, затем она ослабела и прекратилась совершенно.
Именно в 1871 году, когда Марк Твен писал Олдричу о Брет Гарте, в творчестве последнего начинается перелом, за которым следует увядание его таланта. Брет Гарт продолжает писать рассказы, романы, пьесы, но терпит неудачи; нужда и буржуазная критика окончательно добивают его. В 1880 году он отправляется в Германию в качестве консула, позже навсегда поселяется в Лондоне, продолжая зарабатывать на жизнь пером, но начинает ненавидеть литературный труд, превратившийся для него в ремесло. Лишенный почвы, связи с жизнью Америки, он мучается своим литературным бессилием, в то время как его бывший ученик и друг приобретает мировую известность.
В эти годы Брет Гарт горько жалуется на безрадостную жизнь и высказывает отвращение к литературному труду. к которому он прикован, как каторжник к тачке.
«Ты не в состоянии ненавидеть перо и чернила так, как ненавижу я, вынужденный жить в этом и этим», — пишет он жене[47].
В это же время Марк Твен признавался:
«Я равнодушен ко всему, но работа — я люблю ее, я наслаждаюсь ею. Я делаю это без какой-либо цели и без честолюбия, просто из любви к труду».
Так по-разному сложилась жизнь двух сверстников (Брет Гарт на год моложе Марка Твена). Талантливость, безграничная любовь к писательскому делу и тесная связь с жизнью родины сделали Твена выдающимся мастером, в то время как для его учителя литературный труд превратился в проклятие.
Среда, в которой формировался талант молодого Твена, была пестрой и разнообразной, и многое накладывало отпечаток на его творческий облик. Например, Твен часто изображает себя в качестве простака, неудачника, труса, подлеца, вора, идиота и т. д. Это фольклорный комический прием был столь распространенным на Западе, что стал стандартом у талантливого комического «лектора» Эдгара Вильсона Ная — современника Твена. Най-юморист «специализировался» на изображении идиота-энтузиаста.
Не проходила бесследно и дружба с Джорджем Кейблом, с которым позже Марк Твен выступал вместе на эстраде. Юмор Кейбла был иным, чем у Твена. Кейбл тяготел не к гротеску, вызывающему гомерический хохот слушателей, а к спокойной простоте тонкого юмора. Кейбл и Твен, поставленные рядом, как будто дополняли друг друга; может быть, поэтому они и любили выступать вместе. Кстати, именно Кейбл способствовал рождению замысла «Янки при дворе короля Артура».
Тонкий художественный вкус Кейбла Марк Твен высоко ценил, его лекторской манерой откровенно восхищался, его рассказы хвалил. Кейбл имел одну страсть, к которой Марк Твен относился с сочувствием и уважением: любил рыться в старых рукописях, старых газетах, собирал африкано-креольские народные песни и добытые сокровища переносил потом в свои рассказы. Вместе с Кейблом Твен ходил на молитвенные собрания в негритянские церкви слушать прославленные гимны негров. Эта привычка осталась у Твена на всю жизнь и доставляла ему много радости[48].
48
Марк Твен любил петь негритянские песни, аккомпанируя себе на рояле. С детства он знал множество таких песен — трудовых, церковных. Нянька детей Марка Твена, негритянка Кэти Лири, описывает один из зимних вечеров в доме Клеменсов в Хартфорде (70-е годы), когда хозяева и гости сумерничали при свете луны: «Внезапно мистер Клеменс поднялся и запел одну негритянскую религиозную песню… он стоял вытянувшись, с закрытыми глазами, и пел тихо и мягко, как будто ветер шумел в листве деревьев. Звуки неслись нежные и прекрасные и брали за сердце. А он продолжал петь и петь; голос его крепчал, и когда он пел эту строчку: «никто не знает, какие страдания я терплю, никто не знает…» — он завопил, точь-в-точь как это делают негры, когда поют эту песню… Все были изумлены и не могли забыть этого всю жизнь». (Цит. по книге: G. Bellamy, Mark Twain as a Literary Artist, Norman, University of Oklahoma press, 1950, p. 13).