«Потому что были просто юмористами. А «просто» юмористы не могут выжить. Юмор — это только аромат, декорация. Часто это лишь трюк в речи, в произношении, как у Уорда Биллингса, у Несби… Юморист не должен специально учить, профессионально поучать, — но и то и другое должен иметь в виду… Я всегда учил. Вот почему я продержался тридцать лет. Если юмор появляется самопроизвольно, я даю ему место в моем серьезном рассуждении, но я не пишу поучений ради юмора»[560].
Юмор — средство художественного воздействия, но не цель. Вот почему для самого Марка Твена было столь оскорбительным, когда буржуазное общество видело в нем «шута публики».
Твен — сатирик и юморист — формировал сознание читателей, воспитывал в них гражданственные чувства и гуманность, был беспощаден ко всяким формам социальной несправедливости.
Твен — литературный критик — боролся против реакционных взглядов в литературе, не прощал беспринципности, терпеливо и настойчиво воспитывал у массового читателя вкус к реалистическим произведениям, ополчался против низкопробной, безыдейной литературы. Интересно, что, даже отвергая какой-либо литературный авторитет, Марк Твен считал своим долгом тщательно изучить чужую манеру.
«Читал «Векфильдского священника»… целиком искусственно», — заносит он в «Записную книжку»[561].
А через несколько страниц опять запись:
«Вынужден читать проклятого «Векфильдского священника» снова»[562].
Искусственность и манерность были чужды Твену. На них он энергично нападал, где бы ему они ни встречались. Так, любя оперу Вагнера «Тангейзер», находя ее «божественно прекрасной», Твен не приемлет в музыке этого композитора ее антиреалистических элементов. В то же время у Марка Твена были любимые композиторы, музыка которых не вызывала у него никаких критических замечаний, а лишь восхищение и признательность; это — Бетховен, Шуберт, Шопен, Брамс.
Такими же были и литературные вкусы позднего Твена. Он читал в старости Дарвина, Светония, Сервантеса, Плутарха, Диккенса. Последняя книга, прочитанная Твеном перед смертью и очень ему понравившаяся, — роман Томаса Гарди «Джуд незаметный».
Неприязнь к натурализму, выраженная в 90-х годах в статье «Что Поль Бурже думает о нас», продолжала владеть Марком Твеном. Когда Гоуэлс в 1910 году посоветовал Твену почитать натуралистические романы Вилла Гарбена, Твен ответил своему другу, что он ненавидит этого писателя за тупую натуралистичность в воспроизведении «подлых и безобразных условий» человеческого существования[563].
Бескрылость натуралистов, рабское копирование жизни, тяготение к уродливому и отрицательному отталкивали Марка Твена. Он не любил даже Флобера из-за наличия в некоторых его романах подчеркнуто натуралистических деталей и сравнивал «Саламбо» с чикагскими скотобойнями.
Но Твен восстает и против другой крайности в литературе и литературной критике — против идеалистической, солипсистской отсебятины — «личного впечатления».
Среди поздних произведений Марка Твена есть аллегорический рассказ, написанный на тему о субъективизме в эстетических оценках. Называется он «Басня» (1909). Талантливый художник написал прекрасную картину и поместил ее так, чтобы видно было отражение картины в зеркале; расстояние смягчало тона, и картина казалась лучше. Лесные звери узнали о новинке от домашней кошки и пожелали увидеть прекрасную картину. И действительно, каждый из них, потихоньку пробравшись к художнику, увидел: осел — осла, («красивый, ласковый, но только осел»), медведь — медведя, лев — льва, леопард — леопарда, а слон… «да, разве только близорукий дурак мог не видеть, что там не было ничего, кроме слона!»
Глядя в зеркало, звери становились между картиной и зеркалом.
«Мораль сей басни вы найдете в каждом произведении, если станете между ним и зеркалом вашего воображения», — заканчивает Твен рассказ [564].
Писатель ратует за объективную оценку реального содержания в произведении искусства, восстает против вкусовщины и субъективизма.
Твен резко разграничивает субъективизм оценок от независимости — суждений. Отвергая первое, он защищает второе. В статье «Основные суждения»[565] Твен восстает против стандартов в суждениях людей буржуазного общества: они отупляют людей, лишают их способности самостоятельно мыслить.
«Мы видим это и в литературе. Наша проза стандартизована»… — пишет Твен[566]. Писатель требует от любого человека изучения, осмысления («study», «thinking») явлений жизни, литературы. «Человек должен и обязан иметь свое собственное мнение в любой момент и при любых обстоятельствах своей жизни», — утверждает Твен[567].
563
Фрагменты из письма Твена к Гоуэлсу опубликованы в статье: Е. Н. Gооld, Mark Twain on Writing of Fiction, «American Literature», 1954, May, p. 152.