Одним словом, этот неизвестный новенький устроился наславу и, как видно, не собирался уступать места ни Опанасу, ни кому-нибудь другому.
Ну кто бы мог стерпеть такое неслыханное самоуправство?
Опанас и Петрик переглянулись и мгновенно, как разъяренные тигры, кинулись на защиту своего места.
— Нашелся… тоже! — крикнул Опанас, грозно надувая красные щеки. — Выкатывайся!
— Сейчас же, сейчас же… сию же минуту! — крикнул Петрик, наступая на мальчика с другой стороны.
От такого натиска даже более мужественного человека бросило бы в дрожь! А мальчик был такой маленький, бледный, с тонкой шейкой и перепуганными глазами. Неудивительно, что его сразу затрясло. Он торопливо вскочил и стал собирать книги, тетради, карандаши, перышки… Его веснущатый носик жалобно сморщился. Он заморгал, возможно собираясь заплакать, и стал бочком вылезать из-за парты.
— То-то же! — сказал Опанас, сразу приходя в благодушное настроение и легонько с видом победителя щелкнув новенького по затылку. — Знай наших!
— Да, — сказал Петрик, усаживаясь на свое место, и, не теряя времени, принялся укладывать на место книги и все остальное, — знай наших… И зачем было занимать чужие места?..
Новенький знал и «наших» и «ваших». Довольный, что обошлось сравнительно легко и безболезненно, он стоял со своими пожитками, полный нерешительности, не зная, куда сесть. А вдруг он снова попадет на чужое место?
Опанас же только что приготовился занять отвоеванные позиции, как в класс вошла Клавдия Сергеевна — во время этой суматохи они прослушали звонок к началу урока!
— Куда ты? — сказала она, подходя к новенькому. — Ведь я тебя посадила на это место, значит и сиди…
— А я? — возмущенно воскликнул Опанас. — А куда же я?
— Ты? — сказала Клавдия Сергеевна, быстрым взглядом окидывая класс. — Ты будешь сидеть на третьей парте с Таней Тихоненко.
— На третьей? — воскликнул Опанас. — Почему на третьей?
— А что? Это будет очень хорошо. Я бы пересадила Петрика Николаева, но он близорукий, так пусть сидит на первой…
Опанас сердито засопел. Рассадить его с Петриком, с таким другом! Какая несправедливость!
Но Клавдия Сергеевна даже внимания не обратила на расстроенное лицо Опанаса и как ни в чем не бывало продолжала:
— Митя Федоров сядет на вторую… а то ему с последней плохо видно и мне его тоже не совсем хорошо видно… А Ральфик Тишинский сядет на его место…
Как это умно и умело Клавдия Сергеевна рассадила ребят! Как раз самые смирные угодили к самым разговорчивым. А самые озорники оказались соседями самых больших тихонь. Тех, кто знал меньше, она посадила к тем, кто знал больше. А прилежные и аккуратные ученики попали рядышком с лентяями.
И все это произошло так быстро: не успели ребята опомниться, как одни уже сидели на новых местах, а другие имели новых соседей.
Но Петрик, конечно, всего этого и не заметил. Он был слишком удручен. Ведь подумать только: они просидели рядышком с Опанасом столько славных деньков — наверное, целых две недели, — и вот, пожалуйста, их рассадили!
Ах, как им было хорошо! А теперь?
Теперь Опанас где-то далеко, чуть ли не на краю света, на третьей парте в первом ряду. А у Петрика под боком новый сосед, какой-то совершенно чужой, неизвестный мальчик. Да к тому же, кажется, плакса…
Петрик мрачно покосился на новенького и окончательно пал духом. Этот новенький был совершенно рыжий! Ну как есть весь рыжий… Рыжий до последнего волоска. Даже ресницы у него были рыжие. И щеки в рыжих веснушках. И лоб в веснушках. И даже на руках веснушки. Как будто его нарочно всего обмазали яичным желтком, как пирожки, перед тем как сажать их в печку…
Вот наказанье! Вместо такого превосходного мальчика, как Опанас, такой сосед!
Глава шестая. За окном падает снег
Зима не наступала очень долго. Все время шли дожди, из водосточных труб хлестала вода. В школу нужно было ходить в калошах, что было довольно-таки неприятно. Но спорить не приходилось. По дороге встречались такие лужи, что их почти невозможно было перейти даже в калошах.
Не верилось, что где-то есть морозы. И снег лежит чуть ли не до колен. И даже, может быть, где-то катаются на лыжах и на коньках.
Петрик печально смотрел, как с голых вишневых веток, дрожа, капают тяжелые мокрые капли, похожие на крупные слезы, и ему самому хотелось горько плакать…
И вдруг, совершенно неожиданно, когда все решили, что зиме вообще не бывать, подул холодный северный ветер. В течение нескольких часов все высохло и затвердело. Деревья покрылись звонкими стеклянными чешуйками, а тучи низко свесились над поселком, словно собираясь улечься на крыши домов или посередке улицы.