«Господи боже, — сетует побитый Лазар, — я не сделаюсь богаче, коли его погублю. Пусть он встанет, пусть убирается восвояси, пусть издохнет по соизволению божию. Право слово, допустили вы большую промашку, что набросились на него так ретиво. Лучше бы он околел на дороге либо в постели, имея время раскаяться в своих поступках. Ах вы прохвосты, прохвосты, да неужто не известно вам, что у пана Козлика сыновей больше чем овец? Мы могли просить о милости справедливого короля. А там, глядишь, опять предались бы нашему мирному ремеслу возле большаков. А что теперь? Смазывать пятки! Удирать верхом на конях, которым быстрый бег вытянет ноги так, что лошадки станут приземистыми, будто козы. Спешимся в лесу и припустим во весь дух, колотя себя пятками по заду».
Клянусь честью, напоминание это было сделано Лазаром своевременно.
Меж тем Миколаш с божьей помощью поднял голову. Его роскошный нос распух, губы вздулись, из глаза течет кровь, а усы оборваны. Опершись ладонями оземь, он приподнимается. Увы, слишком он слаб, вот опять распластался, раскинув руки, будто на кресте.
Ах вы говнюки, ах вы Лазаровы собаки злолайные! Небось теперь убедились, что на свете ничего не может приключиться помимо воли господней? Небось уверовали, что такие замечательные кости и столько крови даны Миколашу не зря, не из прихоти, не по капризу провидения, у которого сорвалась рука? События исполнены предопределенного смысла, и мы, кому позволено заглянуть в конец этой истории, сможем, вероятно, уразуметь хотя бы толику великой премудрости господней.
Миколаш не кончается, боже сохрани. Высвободил из обморочных тисков свою голову, встает, отряхивается, и снег беспамятства и снег бессилия сыплется с его одежд.
Если бы хоть одна порядочная девица или благородный юноша, понимающий, к чему обязывают нас великодушие и христианское милосердие, оказались рядом, они наверняка наложили бы Миколашу повязки и подали воды. Да только дьявол разберет, ладно ли бы вышло? Принял бы Миколаш подобные баловства? Простите, а дозволено их принимать?
Я охотно привел бы все, что сказал Миколаш, но ни единое словцо не представляется мне тут правдоподобным. Скорее всего упрямец молчал. Выхватил из-за пояса нож и, покачиваясь, вышел.
У ворот мерзли стреноженные кони. Вот уж дурни так дурни, эти Лазаровы дитятки! Восточные ткани, которым цены нет, до сих пор приторочены к седлу! Увлекшись молодецкой забавой, в Оборжиште запамятовали о добрых обычаях.
И — себе во вред, ибо Миколаш даже не вспомнил, что прибыл с дарами. Темен он, как распятье. Слава богу, достало сил взобраться в седло, в седле-то он удержаться сможет.
Не так уж трудно догадаться, что последовало за этим событием. Гнев Козлика, причитания женщин и крики челядинов. Ну чисто дьяволы и дьяволицы!
Миколаш с расплющенным носом лежал на подушках, мимо сновали люди, но никто с ним и словом не обмолвился. И угадываю я по этой сдержанности, как они презирают и стыдятся его.
Вернуться побитым, точно конюший! Отчего же Миколаш не защищался удачнее? Братишечкам и девяти сестренкам было бы много утешнее, души их возликовали бы, коли в той стычке он прикончил бы хоть одного человека.
А если бы Миколаш пал в бою, они подняли бы вой, в знак восхищения и скорби. Заламывали бы руки. Оборжиште вмиг полегло бы пеплом, и Лазаровым не сносить бы головы. А нынче в замешательстве все отложили до завтра.
Когда развиднелось, поскакал Козлик с двадцатью всадниками к твердыне Оборжиште, оставив дома раненого Миколаша и всех прочих.
Скверное начало не способствует поднятию духа. Козликов жеребец упирается. И куда подевался его добрый нрав? Не желает конь трогаться с места. Да по правде сказать, негоже теперь дробить силы, ибо королевское войско уже близко. Какое безрассудство — имея в тылу солдат, пуститься в погоню, а логово свое бросить чуть ли не на произвол судьбы! Не обдумали разбойнички все как следует.
Козликова свора напоминала бегущий в растерянности скот. Всадники мчались во весь опор; мороз сводил их с ума, мороз и военный просчет, вернее — сознание этого просчета. Путешественник, отправившийся по реке в дырявой лодке, поступил бы ничуть не умнее.
Козлик молчал. Ян тоже хранил молчание, приуныли и челядины. Приехав на место, главарь разослал лазутчиков, и те воротились с новостью, ясной как божий день: Оборжиште пусто. Упорхнули пташки!