Случилось так, что в тот день все Лазаровы были дома. Стояла ранняя весна, пришла пора подумать о восстановлении родного гнезда. Выкуп королю был заплачен. Утвердился мир, вот Лазаровы работники и возили бревна из леса. Кое-кто из дворни обтесывал камень, а некоторые копали землю. Лазар стоит среди них. Если бы Маркета возвращалась одна, она бы дождалась сумерек и поздним вечером стала на порожке, поджидая, не заметит ли кто из братьев, но крик злолайной бабищи гонит ее, как собачий лай гонит лань.
Люди прекращают работу и смотрят, кто же это идет к ним? Ах, стариковские глаза зорки! Лазар увидел Маркету издали и узнал ее.
Сердит ли он? Примет ли дочь? Смирился ли?
Уже звучит имя Маркеты, люди побросали работу и помчались к воротам; из дому выскакивают служанки, а Лазар отворачивается. Не хочет он видеть свою дочь. Запирается в горнице, очаг которой наполовину разрушен, и велит всем молчать.
«Тихо! — говорит он челяди и своим сыновьям. — Тихо, ведь воротился не тот, перед кем двери запирают на засов, но и не тот, к кому я мог бы выслать людей навстречу. Тихо! Пусть эта женщина делает что пожелает».
Руки служанок опускаются, а кое-кто из них утирает слезы. Бросившиеся навстречу Маркете не знают теперь, как быть.
Ах, возвращения блудных сыновей, ах, возвращения дочек! Маркета падает на колени. Видна ее рваная обувь и платье, покрытое грязью. Приклони слух, Лазар, К слезной мольбе своей дочери! О, если бы ты услышал ее! Если бы кивнул согласно головою! Но не случилось ничего подобного. Не вышел Лазар к дочери.
У Маркеты — трое братьев, и у этих братьев — тоже есть жены и детки. Ну как, возродится ли их приязнь? Позволят ли они меньшим обнять свою приятельницу?
Отнюдь. Двор пуст, никто Маркету не замечает, никто к ней не подошел, и детишки стоят в нерешительности, видя лицо, совсем непохожее на счастливое лицо прежней тетушки. Если бы у несчастной жива была мать, та, конечно, поговорила бы с ней, и даже если бы были это слова, со слезами смешанные, Маркета слушала бы их с отрадою, ибо и укоризна бывает покрыта инеем нежности.
Первую ночь провела Маркета в каморке, там, где устраиваются на ночлег грязные побродяжки. Она не спала, молилась, но из венца, которым любовь увенчала ее главу, не выпал ни единый камешек. Маркета любила Миколаша, и любовь ее, несомненно, была угодна богу. Не дал он ослабеть этому чувству и укрепил его.
Под утро она задремала, и снилось ей, будто опять она в лесу, у разбойников. Спит с Миколашем и чувствует его объятья, ах, его объятья, которые потрясают сознание и заставляют наши мысли опадать, как опадают плоды с деревьев.
Она была проклята!
Не вселился ли в нее дьявол? Ах нет, просто вы привыкли определять вещи чересчур сурово и удваиваете строгость, коли речь заходит о девушке, вернувшейся в отчий дом. По мнению разумных людей, Маркета вправе думать о милом. Пусть себе думает или — еще того лучше — пусть возвращается к нему! Право, господу богу вовсе не нужны плаксы, что, укрывшись своими покрывалами, бормочут молитвы и неспособны произвести на свет живого существа. Вы говорите, что этот брак — насмешка над отцом, насмешка над людьми, насмешка над господом богом, ведь невеста сделала свой выбор много раньше, чем встретилась с Миколашем?
Я хотел бы возразить вам, что по сравнению с фактами обеты не столь же существенная вещь. Маркета такова, какой она стала, примите ее как она есть.
Да как же нам принять ее, если она сама себя осуждает, называя бесстыдницей и сукой?
Говорят, что жизнь враждебно относится к тем, кто отвергает ее. Маркета из числа этих обделенных, Маркета — самая обездоленная из них, потому что нет у нее сил принять эту жизнь и нет сил ей сопротивляться. Страх и любовь сражаются в ее душе. Любовь и ужас терзают ее, швыряют и бьют, как океан бьет в прибрежные скалы. Маркета умрет. Маркету сожгла преисподняя.
Минуло два дня гнева и небрежения, с которыми ничто не сравнится, и в конце концов одна из служанок принесла Маркете платье и позвала ее к Лазару. Бедняжка лелеет надежду и вдруг пугается снова — что же теперь услышит она? Может, Миколаш пришел за ней в Оборжиште? Может, с ним приключилась беда?
Она стоит ни жива ни мертва, и кровь прихлынула к ее голове. Слышен Маркете шум гибельной быстрины.
«Маркета, — говорит Лазар, — я позвал тебя, чтобы спросить, какое ты примешь покаяние? Чего ты достойна, Маркета?» Доченька молчит, а после минутного молчания отвечает сдавленным голосом:
«Ты держишь ключ от всех наказаний. Прикажи, что сочтешь нужным».