Твердите что угодно. Небо пусто! Пусто и пусто!
Настоятельница Блажена вела с Маркетой беседу до поздней ночи. Когда же настало время отхода ко сну, взяла монахиня несчастную девушку за руку и отвела ее в в келью, самую тесную из всех. Войдя, указала на ложе и сказала Маркете:
«Оставайся тут, покуда не позову». Потом затворила дверь снаружи и ключи унесла с собой.
Маркета, презрев ложе, легла на пол, легла на голые камни, но бог, как утверждает наша повесть, сделал так, что она уснула.
Монахиням никто не говорил, кто пришел и кто спит в обители Успения, но как-то сами по себе пошли толки и сделалось известно, что убогая бродяжка, и кающаяся грешница — дочь Лазара. Одни из сестер отзывались о ней дурно, а некоторые — жалели. Бедные, что они знают о любви!
Какая удача, что история наша не кончается этим прискорбным происшествием и этим самопожертвованием. Какое счастье, что Маркета не выдержит долго этого отупения. Какое счастье, что Миколаш готовит новые набеги. Какое счастье и какая жалость, ибо то, на что он идет, — это снова разбой.
Дни убегают за днями. Миколаш ночует в лесу и питается кониной. Ночью, пятой по счету, отправился он на то место, где лежит Козликов клад. Идет крадучись, осторожно пересекает топи, и вот он уже у цели. Отбрасывает камни, разгребает землю и вытаскивает из глубины тяжеленный сундук. Лицо разбойника озаряется блеском драгоценного металла и драгоценных каменьев. Огонек звезды поджег этот блеск. Звездное сияние и блеск драгоценностей! Разбойник погружает косматую лапу на самое дно сундука и наполняет свой кошель дукатами. Потом заталкивает все обратно и плотно прижимает крышку, ибо клад, ценность которого уменьшилась, прибавил в объеме. Дело сделано, и Миколаш возвращается, бдительно следя за тем, чтоб не осталось следа. Наконец он снова вскакивает на коня.
Эта ночь — последняя в Шерпинской чаще. Под утро выбрался Миколаш на торную дорогу, что ведет к северу, Подстерегал он возок горожанина, не подвернется ли какой в этих краях. Поджидал, не зацепится ли за его меч какой-нибудь брюхач мещанин, из тех, что натужно кашляют по утрам. Часов около семи застиг он врасплох одного недоростка, платье которого не длиннее рубашонки некрещеного дитяти, а шпаги нет и в помине. К тому же сморил его сон. Миколаш пропустил недомерка. Но развеселился, однако, и, встретившись с приличным мужичком, шлепнул его коня по крупу так, что тот присел.
«Слезай, мой городской сосед! — обратился Миколаш к верзиле. — Надобен мне твой малахай, твои сапоги и твоя шляпа! Слезай, хочу я, чтоб ты передал мне узду своей кобылки. Hа тебе за это пару коней и три дуката в придачу. Ну-ка пошевеливайся, делай, что тебе говорят. Тут вот кусты, они тебя прикроют, чтоб тебе не стыдиться».
«А ты кто таков?» — спросил седок, и по лицу его было видно, что он скорее рассержен, чем напуган. Но Миколаш вытащил меч и повторил свое предложение с такою твердостию, что мещанин наш соскользнул с коня ласочкой. И хотя имел он при себе тесак, хотя искусство боя, верно, не было незнакомо ему, но от противника повеяло дыханием сражений и такой беспощадностью, что в нем легко угадывался человек, который, не колеблясь, уложит возле требуемой шляпы и бездыханный труп ее владельца. И отдал путник Миколашу все, что тот хотел получить. Попался Миколашу купец, взял он, значит, деньги и подумал: «Неплохая шуточка, ей-бо! Куплю теперь себе плащ до пят да жене золотую парчу. Почаще бы попадались такие молодцы. Платят золотом, а сами голые, что твой медяк. Платят золотом да дерутся. Ах ты полоумный! Коли и дальше будешь покупать не торгуясь, получишь на свои золотые разве что цыпленка!» Бормоча что-то подобное себе под нос, купец вел под уздцы Миколашевых лошадей, не имея желания вспрыгнуть в седло.
А Миколаш поехал с богом дальше. Походил ли он теперь на купца? Ну, в какой-то мере, маленько, пожалуй; однако то, что от разбойника за две мили разит лесом, об этом Миколаш не догадывался. Вихрем скакал он вперед, оставляя позади постоялые дворы, где перепрягают коней, хмурые лачуги на распутьях, избы, над которыми лес подает руку лесу. Искал он людей отчаянных, отпетых, всякий сброд, преследуемый законом.