«Король награждает верность и карает беззаконие. Повелевает он вам жить в мире и покое! Никто — ни дворянин, ни человек звания духовного, ни крестьянин — никто не имеет права оружием разрешать несогласия и споры! Никто не имеет права нападать, возжаждав поживиться товаром купцов либо урожаем, принадлежащим другому! Да найдут защиту и мужик, платящий десятину, и купец, что отдает торговую пошлину! Да будут защищены они от опасности! Дороги должны быть свободны, и король покарает смертью каждого, кто посмеет разбойничать на больших дорогах. Отныне вы будете помнить о королевском гневе, и золото, даже выставленное в лесу напоказ, останется в сохранности. Король гневается, поелику принудили его повторять сказанное прежде. В гневе своем повелевает он, дабы дворяне, попавшие в руки солдат, были повешены на площади. Предводителю их отсечь голову секирою».
Тут перечислил прелестный посланец имена разбойников, а когда снова отзвучали трубы, продолжил:
«Наказание женщинам таково: да будут они приведены к плахе и к виселицам, да будут они свидетельницами всех казней. А затем изъять у них все их имущество, а самих отвести на землю, где бы жили они с детьми по-крестьянски. Рогачек не должен быть восстановлен, ров его да не наполнится водою, а дом останется в развалинах. Да порастет он травою и лесом, и не поселится там никто. И далее повелевает король: дочь разбойника, именуемую Александрой, казнить как убийцу, а иноземцу за несправедливости, ему причиненные, самому избрать способ казни и время ее свершения. Исполнение последнего приговора откладывается. Женщина на сносях и не может быть казнена, пока не разрешится от бремени. После чего дело пусть рассудит граф Саксонский Кристиан».
Говоря так, прелестный посланник тронул своего белого коня и удалился из города. Не принял он ни угощения, не согласился отдохнуть, и даже конь его, видно, не получил зерна. Передохнул посланец за крепостными валами, в шатре и в одиночестве — в знак того, что король недоволен городом. Прощайте вы, глаголящие металлом уста, ты, сокольничий гнева! О, если бы тебе поручено было привести в исполнение то, что ты передал! То-то бы у тебя, братец, затряслись ручки! Из приговоренных никто не мог слышать речь королевского посланника, кроме Козлика и Миколаша. Старцу связали руки и вывели из темницы на свет божий. Козлик был стар. Глаза его ослабели, и он щурится на свету. В тулупе его гнездится мрак, в его волосах и кусточках усов свил гнездо мрак, гнусный мрак, и Козлик стряхивает его. Он вздрагивает, словно неукротимый зверь, словно лев, на гриву которого положили руку. Вздрагивает он и отряхает тьму, и старческую немощь, и устрашение. Вся его фигура выражает надменность. На лице — гримаса презрения. Он бледен. Какой страшный шрам! Эти губы, изогнутые голубиным крылом! Губы — единственный отпечаток красоты на этом хищном лице.
Подойдя, поклонился он посланцу короля, и стал слушать, вникая в слова приговора. Услышал, что умрет. Какая подлая смерть! Какое зрелище для мещан, у которых мороз подирает по коже, которые сипят, подтягивая челюсть к челюсти, которые с трудом удерживают мочу и слезы!
О, если бы ты подавил вскрик, если бы сумел задержать вздох! Да поможет тебе твоя гордость! Козлик сложил руки на груди, прижал левую ладонь к локтю, а правую — положил на сердце. Он не обронил ни слова, не вскрикнул, ничего не было слышно, кроме громыханья слишком свободных цепей. Тут зазвучали трубы, и толпа обмерла, и показывает пальцем на лицо осужденного и на руки, искалеченные ранами. Мещанки поплотнее закутываются в плащи и отступают. Толпа то сдвигается, то раздается, возникает шум и ропот. Постойте! Еще немного, еще совсем немного! Вновь отворяются двери темницы, три тюремщика выносят Миколаша. Ах, ужас слишком явствен! О, театр, чересчур обнаженный! Куда обернуться! Где отыскать место? Ряды ошалевших ротозеев швыряют вас прямо на это тело, а вы отказываетесь им повиноваться и, упираясь, расставляете ноги. Вы чувствуете голову портняжки и локоть цирюльницы у себя на плече. Процессия все дальше продвигается вперед, и вот она останавливается возле Козлика.
«Государь мой, — говорит Миколаш, — мы брали приступом темницу, но бог оставил нас своей милостию».
И тут Козлик опускается возле сына и, склонившись над ним, отвечает:
«Неужто так и оставил нас бог своей милостию? Нет, бог пожелал, чтобы умерли мы вместе. Вы и я. А твоя мать и сестры останутся жить».
Оковы Козлика лежат на груди у Миколаша, и руки его, упавшие справа и слева, опираются оземь.
«Ты самый любимый сын у меня», — немного погодя заговорил Козлик. Стражники видели эту сцену, и только сила приказа удержала их на ногах. Это приказ из приказов, в сравнении с ним королевское слово значит меньше, чем слово холуя. Злоба против разбойников клокочет в горле у многих зевак, однако никто из них не двинулся с места, лишь капитан Пиво снял свой плащ и прикрыл им Миколаша. Сделав это, поднялся он и сказал солдатам: