«Выведите Маркету Лазарову из темницы. Король дарует ей прощение».
Содеять это внушил капитану бог, и это было ответом на вопрос, который прошептали губы Миколаша. Он не досказал его, заслышав слова капитана, восторг и блаженство объяли его при этом подтверждении справедливости божьей. И вот — ворота темницы распахнуты снова, и снова идет процессия. Выводят Маркету. Начальник тюрьмы берет ее за руку и говорит:
«Ты свободна, иди куда хочешь. Король либо забыл о тебе, либо простил молча». Но Маркета Лазарова не уходит. Ей все равно, что станется с ней и кто ее слушает. Оглядевшись, произносит она ясным голосом:
«Ведите меня обратно. Не уйду я прежде своего супруга. Буду ждать, и даже если вы не впустите меня, я буду ждать у этого порога, как нищенка». Облако тишины уносит эти слова. Прекрасны ли они? Нисколько. Или все-таки они трогают ваше сердце?
Ах нет, нет, нет, нас растрогала Маркета и ее любовь. Всполошенные голубки и голуби с разноперыми крыльями взвились над площадью и, кружа, опустились на гребни крыш. День хорош, хорош, так чудесно сейчас на полях, в то мгновенье, когда вы вслушиваетесь в мелодию незримого инструмента, что наигрывает в светелке соседки. Миг сияния и славного полудня. Но тут раздается позвякивание колокольца. Встаньте, у вас на окне скачет озорной воробышек. Откуда тут взяться голубке! Посмотрите вокруг. Ведь это Болеслава, город, где разыгралась наша история. Здесь, на этом месте, отмеченном камнем, свиделась Маркета Лазарова со своим возлюбленным. Ах, время не стоит на месте, а место — осталось. Здесь слышали люди ее плач и страстные клятвы. На этой площади обручилась Маркета со своим Миколашем при стечении народа, который негодовал и утирал слезы.
Остается нам дорассказать еще о графе Кристиане, об Александре, о жене Козлика и об их детках.
Граф Кристиан? Плачет он, и винит бога, и мерзко богохульствует. Но велика сила сердец. Скорбь опускается на дно сознания. Вы творите омерзительные дела, а по вашим артериям вновь подымается вверх столбик неиспорченной крови. Теперь вам необходимо ответить епископу, хоть он и подлец, съездить домой и снова вернуться в Чехию. Да, да, поверьте, когда граф Кристиан встретился с Александрой, беременность ее была уже несомненна. И он должен был ее судить?! Да нет, он простил убивицу своего сына и мать его ребенка. Но увы! Королевское слово не сбросишь со счетов, что бы там ни стояло. Поехал граф с Рейнером к королю. Снова слушал барабанный бой, и трубы, и тишину, стелющуюся над королевскими дорогами. Короля, однако, лицезреть ему не довелось. И возвратился граф, и заплакал.
Меж тем Маркета Лазарова воротилась на Оборжиште и, вошедши в восстановленный дом, сказала своему отцу:
«Отец, бог поставил тебя моим другом и защитником и вручил он тебе розги, дабы ты наказывал меня, коли сойду с пути истинного. И ты обо мне пекся, я же пренебрегла твоим домом, пренебрегла и обителью божьей. Как я грешна! Скажи мне хоть словечко, чтобы и я получила право говорить. В утробе моей шевелится сын. Как мне разговаривать с ним, ежели ты не снимешь с меня запрета? Наложи на меня епитимью, испытай мою верность, чтобы могла я жить и не умерла вместе с супругом. Испытай мою верность, ибо за душу мою спорит смерть, и шипит она: могила, могила, могила!»
Лазар, чья борода бела, как дым, осенив себя крестным знамением, ответил:
«Ты была моей дочерью и осталась. Лишь ненадолго отлучилась куда-то, а завтра овдовеешь». Взял он ее за руку и хотел ввести в горницу, где собралась вся челядь. Но Маркета бросилась перед ним на колени и проговорила:
«Супруг мой завещал мне шить с его сестрами. Супруг мой велит мне с вами проститься! Супруг мой!»
Ах, сколь печально это прощание, сколь прискорбно противоборство отцовской воле! Тут вошли сыновья Лазара и молча, растрогавшись, взирают на кающуюся грешницу, эту прислужницу любви.
Драгоценные государи мои, все, кто слушает исповедь нашей страстной возлюбленной, некогда полагали, что мудрость обращается к ним как к брату и сестре. Их озарила любовь; она озарила их почти незримой пылинкой живого света, и пылинки той достаточно, чтобы поколебать незыблемые истины и сокрушить их твердость. Она швыряет родных на колени. Никто теперь их не проклинает, они повержены, бог подменил им сердце и дал почувствовать, что мудрость их — плевел.