Маркета, распутница, от вашего намерения стать Христовой невестой остался лишь обрывок покрывала. Плачьте. Козлик сражен, и все мужчины сражены тоже. Плачьте, Маркета, вы вели себя как последняя шлюха, и отец ваш лицезрел это.
Шлюха! Проклятое клеймо, которого не избыть вовеки. Но есть ли на свете лепка прекраснее, чем лепка человеческого тела? И разве удивление — не самое совершенное зерцало? Маркета, вы вели себя так, как вела бы себя на вашем месте любая девушка. Жаль, отец ваш опечалился, не помнит он про ваши семнадцать лет и все думает говорить с вами как с ребенком.
Минута прошла в молчании, и тут Миколаш приблизился к своему отцу и сказал ему: «Отец, ты отдал мне Маркету Лазарову, отдай мне и Лазара. Я привел его не затем, чтобы предать смерти, я не хочу с ним дольше жить в раздоре».
Козлик отвернулся, тая усмешку, да все ж не удержался, чтобы не хлопнуть старикана по плечу.
«Иди куда пожелаешь, — сказал Миколаш. — Маркета — жена мне, и как окончится поход, приведу попа, чтобы назвал он ее так перед богом и людьми. А стащил я тебя с лошади и привел сюда, чтоб Маркета не тосковала. Да чего ты молчишь, на что зло держишь?»
Лазар молчит и не смотрит на свою дочь.
«Возвращайся назад к капитанову войску, отправляйся на все четыре стороны, бери коня и уходи».
Миколаш умолк, а старик разразился плачем.
«Лучше б мне тебя мертвой увидеть, доченька!» Плачет он, и плач его как туча, слезы туманят его взор, мгла застит свет и мешает ему приметить, как мучительно подыскивает Миколаш ласковое слово, как он ковыряет шпорой землю и перекладывает меч из руки в руку, словно тот жжется.
А что Маркета? Да что ж иного — стыдно ей. О, как желала бы она нынче подвергнуться пыткам, чтоб боль явилась доказательством ее ребяческой любви! Что же она сделает? Маркета бросается следом за отцом. В этот миг небо разверзлось и хлынул ливень; туча, подхлестываемая ветром, промчалась с бешеной скоростью. Колебания и сладостное смущение Миколаша — словно рукой сняло, и Козликово умиление — тоже поминай как звали. Снова орет он во всю глотку. Глупо глазеть на пленника, который к тому же еще и кобенится, ей-ей, жалкий мы учинили допрос, и сам я, и Миколаш! Козлик глядит вслед удаляющемуся Лазару. Фу, лучше бы суку на него натравить либо стрелу вогнать между лопаток. Лазар спешит, а рядом с ним бежит Маркета.
«Стойте! Сто-о-ой!» — вопит Миколаш, и вот он уже преградил им дорогу. Он что-то говорит; что же он так путанно говорит им? Сердится, да ведь Маркета и не думала уходить с Лазаром, не сбежала она — ах, не обращайтесь с ней столь сурово! Неужто эта красавица так быстро разонравилась вам? Разбойник в исступлении таскает ее за волосы. Рассудка можно лишиться от этого зрелища! Давайте-ка станем теперь посерьезнее! И дальше — ни слова об этом! Какое нам дело до чувства, которое дает волю рукам; что нам до комедиантских талантов самодуров, которые сперва истязают своих возлюбленных, а потом снова осыпают их ласками, словно в умопомраченьи?
Как, вы недовольны историей, приключившейся в старину? Неужто вам нисколечко не интересно слушать о лютых морозах, крутых нравом мужиках и обворожительных дамах? Неужто повесть наша в сравнении с роскошной сложностью современной литературы не подобна сокрушительному молоту? И разве не забирает она вас за живое — хотя бы немножко, хотя бы отчасти, пусть с запозданием, поскольку вашей проницательности, чтоб разобраться, надобно время? Неужто вы и впрямь полагаете, будто истинная любовь всегда совершенна?
Не трудно мне представить мудреца-повесу, тоскующего ангела и любовника, который свою даму учит уму-разуму палкой, хотя любит ее при этом ничуть не меньше. Все это входит в нас либо как явь, либо как выдумка, и мы свыкаемся с ней, и она нынче разрастается в нас.
Все на свете подвластно переменам, и многие цвета слагаются из весьма несхожих красок. Однако будем снисходительнее; зашвырните книгу и слушайте дальше наш рассказ, который в нетерпении рвется вперед.
Глава Четвертая
Дайте срок, скоро-скоро я расскажу вам о том, что стало с Александрой и что приключилось с Кристианом. Изложу обстоятельно, что натворил сынок и что сказал на это его отец, очутившись среди разбойников. Однако сначала мне надобно рассказать о королевских солдатах и об их капитане Пиво.
После нападения Миколаша полк сделал лишь короткую передышку. Когда же Пиво совладал со своим гневом и трезво взвесил обстановку, то обнаружил, что недавняя беда просто ничтожна. Да, погибло несколько солдат — всего-то-навсего? Ну, сельский люд обрастает порослью, как верба, и всякий раз сызнова заполняет своими телами пропасти войн, а потом сызнова и всегда бодро распахивает поля былых сражений. Да черт с ними, с убитыми, черт их побери, а вместе с ними и графа Кристиана!
«Разве я не просил его не отдаляться от моей особы? — сказал себе капитан. — Это тебе не стычка с епископом, а битва с дворянами. В этом деле Козлик мастак, это вам не замухрышка какой-нибудь, вот так-то, саксонские графчики! Хотел бы я прожить столько лет, сколько он нанесет вам ударов! Даже если исходить из расчета пять к одному… Э-э, — сказал себе капитан напоследок, — чего мне печься о всяких там щенках да их папеньках из саксонских земель, встретятся немножко раньше у Козлика, посидят вместе денек, а завтра я всех выведу на большак!»
Тут, ища себе ободрения и поддержки, обратился капитан к своим солдатам с речью, дабы они подтвердили, что все будет так, как он велит. Войсковые старшины, словно по мановению руки, подступили к нему и принялись давать советы, и одни полагали, что надо делать так, а другие — эдак. Подошедшие затеяли было меж собою спор, и, ей-ей, тут не обошлось без крепких выражений, Тогда слово взял сам Пиво и сказал:
«Слышать не хочу я ваших пререканий, замолчите! Двинемся по следам Козликова волчонка. Всадники, которые вцепились нам в шкуру, — то был всего лишь Козликов разъезд, сам главарь восседает где-нибудь на горушке да окружает себя засеками. К вечеру мы наверняка доберемся до их расположения. И бояться нам нечего. Едва окинет Козлик взглядом наше войско — так сложит свой меч и не станет помышлять о битве!»
О, если бы все так оказалось и на самом деле! Те, кто отправился на Козлика первым, охотно со всем соглашались, однако все же не растеряли бдительности. Они двигались осмотрительно, а полк был еще осмотрительнее. След Миколаша петлял по бездорожью, возвращаясь то к ручьям и лесным чащам, то к крутым склонам, а то и к пропасти.
Около четырех часов подошли к лагерю Козлика. И вот уже воздух оглашается кликами, кликами разбойников и солдат. Козлик и Пиво выжидают, на что решится неприятель. Положение разбойников предпочтительнее, но ведь их так мало!.. Королевский полк впятеро превосходит их числом. Миколашев разбой, совершенный на высоком холме, разбой, что вызвал у солдат такой гнев и побудил их к сражению, до сих пор живет в памяти. Наемники горят желанием проучить дерзких и покончить с подобными шутками. Пиво, однако, медлит. Ночевать ли ему в глухом мелколесье под проливным дождем, разбивать ли палатки в этакой слякоти либо дать знак к наступлению? Через два часа опустятся сумерки.
Капитан прекрасно сознавал, чем он обязан солдатам, и решил поступить, как они сами пожелают. В полку у него служили два-три удальца, которые хорошо понимали, что к чему на этом свете. Молодцы как раз разговаривали между собой, когда капитан подошел к ним — послушать.
«Сдается мне, — сказал первый из них, — что наш капитан не станет тянуть. Бери приступом это осиное гнездо, капитан. Пора положить конец насмешкам. Ночь не даст нам покоя, а утро будет горше вечера».