Ах, дурачок, какая еда в вашем мешке?! Обглоданная кость! А вы чувствуете себя богачом, раздавая блага, и сознание правоты разглаживает ваше чело. Вы, путаник, ваше толкование вещей сокрушает читателя, которому ясны человеческие мысли.
Слыхивал я, будто водятся в океане такие твари, что окрашивают вокруг себя воду, и она попеременно становится то голубой, то розовой, то шоколадного цвета. Окрашивать море! Окрашивать время! А что? Разве не окрашивает дух человеческие поступки? Да есть ли где чистая истина?
Уверенность, с которой я принялся за повествование, истаивает, и я, право, не знаю, смею ли я одобрить ликование разбойников, ибо Лазар плачет. Хорошо, пусть смерть в боевых сражениях не наводит на вас тоску, слезы любовниц, оплакивающих утраченную девственность, вас не трогают, но рыдания старцев? Не случалось ли такое и с вами? Может, надежды ваши были похищены так же, как надежды этого Лазара?
Пиит, которого я снова призываю в свидетели, заметил однажды, что многие из нас подобны перевяслу, которое сохраняет вид и подобие круга, словно и до сих пор перехватывает пояс вывалившегося снопа.
Право, не знаю, придется ли это по душе скептикам, угожу ли я мудрецам, греющимся у печки, но я держу сторону Миколаша, держусь этого свирепого малого, мне нравится ощущать великолепное кипение жизни под его шкурой. Стократно жаль мне всех неудачников, но в этом повествовании полюбился мне Миколаш, хотя он и изверг.
Вблизи от лагеря разбойники спешились и начали подъем на крутую гору. Их уже приметил Козликов дозор. Уж доносятся до них голоса разбойников. Граф прислушался и, различив веселость в этих звуках, снова обрел надежду. Прибавив шагу, он обогнал Лазара, который — в отличие от этого отца — колебался. Беднягу удручал шум в разбойничьем стане, опасался он, что Маркете там приходится худо. Многоуважаемые государи мои, я не знаю, отчего убийцу порой приводит в ужас убийство, а вора — кража. Лазар, конечно, был бродяга и жулик, бог весть сколько награбил дукатов, сколько девок перепортил в молодые годы, но теперь он от всего сердца взывает к милосердию господа и королевских законов. Какой он ни на есть, вы слышали его речи. Теперь черед графа Кристиана. Пусть поднимется и скажет своему сыну и разбойникам все, что готов им сказать,
«Сын мой, — говорил он, превозмогая скорбь, — вижу я тебя в дурном месте, и сам ты — будто исчадье ада, а я вижу тебя невредимым и без оков. Не обманывают ли меня мои глаза? Ясно ли мое зрение? Ты ли это? Какая-то ведьма касается твоего плеча и целует ежеминутно».
Молодой граф отвечает ему, и по его ответу нам не трудно распознать, как целомудренна юношеская любовь и первая близость.
«Батюшка, ты ошибаешься! — сказал Кристиан. — Ведь это Александра! Жена моя!» Как легко мы заключаем браки, когда нам девятнадцать лет!
Хотите ли вы услышать, что на это ответил старый граф? Разумеется, он бранился на чем свет стоит и отрекся ничтоже сумняшеся от сыночка. Я вижу, как содрогаются старческие плечи, как его трясет от гнева и от поколебленной уверенности в себе.
Что поделаешь — свет гроша ломаного не даст ни за его благоразумие, ни за брань. Стало так, что Александра забрюхатела. Не смешивайте житейские вещи с бурлением греха, не стращайте влюбленных! Смотрите-ка, Кристиан в растерянности, не знает, что и ответить, смущается, и Александра притихла, притихла и ждет, что будет. Смиряет она свою гордыню и слышит нетерпеливую поступь гнева, а он все ближе и ближе. Если еще мгновение любовник поколеблется, если старец хоть на вершок приподымет руку — Александрина дубинка опустится на их головы. Поверьте мне, головы проломятся от этого удара, ибо Александра — разбойничья дочь и хорошо владеет оружием разбойников.
Наслаждение видеть, как она постигает смысл чужой речи, наслаждение видеть ее плечи и руку, запястье. Она готова.
В эту минуту как раз Козлик и Лазар договорили, и теперь Козлик намерен запросить графа Кристиана; зовет он к себе и епископского слугу.
«Передай графу на своем языке, что я желаю знать, отчего он ходит с Капитановым войском».
Александра тешила себя надеждой, что услышит настоящие извинения, и промедлила с местью. Все приготовились слушать, а три немца, чередуясь, разговаривают между собой… Теперь вот речь держит слуга:
«Господин, граф Кристиан прибыл с королевским указом. Король повелевает войску, городам и весям и всем своим подданным оказывать графу помощь. Он разыскивает сына. Долго искал он его и обнаружил у тебя. Не станет он тебе отвечать, покуда ты его не освободишь».
«Король, — возразил Козлик, — господин наш, но война — господин и над королями. Война рассудит нашу тяжбу. Ты видел бирюча, что рыскал бы за мной с судейской жалобой, или ты видел солдат? Так не будь же более заносчив, чем подобает пленнику. Я разобью полк и буду разговаривать с королевскими парламентариями перед Болеславом. Может, я буду побежден и убит, мы не знаем, что нас ждет впереди. Все станет так, как захочет победитель, ты же разорви свою бумагу и пусти ее по ветру, пусть ветер разнесет ее клочья. Я сказал, что теперь война, и нет у меня писаря».
Тут из рук Александры выскользнула дубинка — пусть ее валяется, где упала. Она была уверена в своем отце, а он не выпустит Кристиана и отвратит от доченьки беду и поношенье.
Граф через своего слугу снова спросил, как главарь разбойников замышляет поступить с подданными императора, и Козлик ответствовал ему посредством того же толмача:
«Король владеет нашим краем до самых его границ. И в этом лесу, где хозяйничаю я, ты услышишь его горды, но что я знаю об императоре? Ничего! Не повинуюсь!»
Граф Кристиан, человек несдержанный и отъявленный гордец, воспылал гневом, и гнев его обрушился на Козлика, как голод, что заставляет нас наброситься на амбары. Граф несет какую-то несусветицу, и, ей-ей, негоже нам слушать, чего он там городит.
Теперь подошел черед возлюбленного Александры. Уязвленный шпорой отцовского гнева, он хотел было что-то сказать, да слуга воспротивился повторить его слова. Как же он держит себя? Целует свою любезную в уста, берет меч в руку и становится рядом с Козликом, бок о бок. Он — заодно с разбойниками!
Старому графу связали руки. Он стоит неподалеку от своего сына, который перекладывает оружие из правой руки в левую и подыскивает тихое словечко примирения. Теперь нам видны Лазар и Маркета Лазарова. О, перед нами печальное зрелище — грешница; дочь и отец, проклинающий ее.
Дух наш легко поддается обману! Я распознаю в себе возрастающую симпатию к двум старцам, но, может быть, это заблуждение, и несправедливость не вершится над ними? Заслуживают ли они лучшей участи? Ах, откуда нам знать, — но несомненно, что один из них — лицемер и притворщик, а другой — крохобор.
Вскоре после этих бесед и после того, как Лазар покинул лагерь, увидели Козликовы сторожевые приближающееся войско. Разбойники мигом забыли про пленников и шумно и поспешно принялись готовиться к битве. Сердца их пылали усердием. Уже видны верховые, королевская пехота уже выстраивается под холмом, и звенит рог герольда.
Разбойники плотнее прижимают к себе оружие, лук — к груди, меч — на уровне лица. От дыхания разъяренных фурий помутнели забрала; по доспехам рыцарей я мог бы чертить пальцем. Вы слышите, лучник коснулся тетивы, и она звенит, словно мушка в ваших сновидениях, словно обнадеживающее жужжанье игральной кости, вращающейся на игорном столе вокруг своей собственной оси. Выступайте же друг против друга!