Вечно подымалась горячка, если кому-нибудь из этих господ что-либо взбредало в голову. Челядин швырнул ковш наземь. Не успела еще посудина дозвенеть, а он уже возле коней. Окаянный жеребец бьет копытом, встает на дыбы, и кобылы поворачивают к нему морды, а жеребята с протяжным ржанием сбиваются в кучу.
Меж тем Миколаш запускает в сундуки огромные свои ручищи, свои косматые когтистые лапы, и переворачивает вверх дном содержимое, долго не находя того, что ищет. Наконец извлекает богатую ткань. Ткань помята, потому как купец-армянин, что вез товар из Персии в Нидерланды, не отдал дорогую вещь добром, а, скрестив руки, судорожно прижимал ее к своей птичьей груди. Ткань забрызгана кровью. Ладно, агнца моего это наверняка не смущает. Он — отменный хранитель либо расхититель кладов, его ничто не встревожит. Однако! Два резких порыва ветра заставляют молодца оглянуться и захлопнуть крышку сундука. Драгоценная диадема — чуть не пополам! Но с подарком — решено; как всякие решения в те беспокойные времена, оно также припечатано ударом кулака.
Миколаш препоясывает чресла и надвигает железный шлем гребнем на нос. Гребень шлема на изогнутый с горбинкой нос гордеца. Рехнуться можно в этакой шляпчонке! Ну и пусть у тебя мозги приморозит!
Уже готовы кони, разбойник взнуздывает жеребца, а заботливый наставник и добрый папенька орет сыночку вслед, что надобно передать в соседском логове. С десяток слов — не более. Рассудительному хозяину представляется выгодным держать оборону, объединясь с проходимцами, которых он сто раз клял и поносил на чем свет стоит. Да и как иначе, ежели Лазаровы привидениями бродят по большакам, сушат исподнее на ивняке, а в сумерках крадут лошадей, нимало не заботясь о славном рыцарском обычае, повелевающем нам ясно выражать свой умысел и намерения, прежде чем сечь головы.
Выворачивать карманы прохожих, которых мы обезоружили! Срам какой! Но сейчас все-таки благоразумнее смотреть сквозь пальцы на этих вахлаков. Вместе с дворней у Лазара — двадцать три души, да у Козлика — тридцать девять. Могли бы вдарить с тыла заспанной пехоте, что таскается по дорогам с клеветниками барабанщиками, губастыми трубачами, в доску пьяными маркитантами и девкой, задравшей юбку выше колен. О, если бы полк состоял из одних искателей приключений! А то ведь во главе войска — капитан, а у него — охрана с тыла, охрана с фронта, охрана с флангов. Ведь подступают дружины конные и дружины пешие, держащие порядок и строй, ощетинившиеся оружием!
Эти негодяи знают толк в своем ремесле, и любой из них бьется за шестерых.
Вообразите себе, однако, что теперь — быстротечный день, и ветер нагоняет снеговые тучи. Он уносит их вдаль, завивает кольцами, рвет в клочья, рассеивает по небу, так что свет и небесная лазурь ликуют снова. На прудах трескается лед, а на лужицах звенит ломкая ледяная корочка. В кустарнике слышен мерзлый треск — это сламываются веточки. Снег сыпучий, словно соль, пылью взметывается из-под копыт и оседает на клочковатой шерсти, превращая ее в ледяные шипы. Стужа заплетает в косы конские гривы. Стужа, стужа, стужа! Хоть мороз, хоть зной, разбойничку все одно, лишь бы кровь проливать! Он подобен барабанщику, у которого инструмент сам вдруг растрещался вовсю, он подобен барабанщику, который не притрагивался к палочкам и все же слышит их музыку.
Разбойнички! Да разве же не все их затеи кровавы?
Снова Миколаш едет за добычей, и взбешенные кони — лишь бледная тень его неистовства. На середине пути благородный наездник дал роздых коням, а остаток дороги, хоть и некуда было добряку спешить, опять гнал галопом.
Крепость Лазаревых именовалась Оборжиште. Бр-р, гнездо трусов! Едва завидев Миколаша, Лазар и его слуги засуетились, будто у них ключик, выскользнув, упал в пруд. Старый Лазар, борода словно дым, вышел за ворота. Пора гостю начать разговор.
Миколаш предпочел поклониться хозяину, но не произнес ни слова; чует злодей предотъездные сборы. Помолчав немного, Лазар спросил, не повстречал ли Миколаш его посланца?
«Отправил я к Козлику мальчонку спросить, не пособит ли, Рогачек — место надежное!»
«Пособить мы вам пособим, — не без веселости даже ответствовал разбойничек, — ежели вам желательно очутиться перед Болеславом. Рогачек, мой рыцарь, промерз до дна. А мы станем лагерем у поворота дороги, поблизости от леса. Торопись, Лазар, время не терпит, и королевское войско недалеко. Коли ты, грабитель, попадешься солдатам, не сносить тебе головы».
«Король, — возразил Лазар, — король справедлив, а вот тех, кто преградит путь его войску, он развесит на суках вдоль больших дорог».
Соскочил тут разбойничек со своего коня, и завязался меж ними спор, да такой, что кровь — ручьем. Малейшая угроза, малейший намек на виселицу — и кровь бросилась Миколашу в голову, замахнулся он, дабы придать весу своим словам, и произнес:
«Король стоит за своими капитанами, и до них отсюда — три дня пути. Не слышит тебя король, Лазар, зато я слышу. Дурак, лучше бы тебе отказаться от покорности и преданности своему королю, ведь он за оградой твоего двора, а мы — тут рядом. Держись, негодяй!» Сказав так, достопочтенный посланник выхватил у какого-то мальца плетку, да и принялся стегать Лазара по лицу, по бокам и по спине.
Не полагаете ли вы, что люди в Оборжиште именем господа нашего должны были сделать внушенье гостю и увещеваниями разными научить его уважать старших?
А стало так, что Лазаревы набросились на Миколаша со всех сторон. Парни колотили его, расцарапали лицо, исполосовали спину палками. Миколаш рухнул наземь, а они, навалясь грудой, орали ему в уши ругательства и страшные поношения. Молодцы непременно забили бы посла до смерти, но один из нанесенных ударов вскрыл ему вену, он истекал кровью, словно бык.
Кровавая лужа под головой Миколаша разливалась, обретая форму тени, отбрасываемой шлемом. Это было захватывающее зрелище для воришек, которые только и могут, что отобрать крестик или дукатик у девушки, после того как она снимет то и другое со своей шеи. Зрелище великолепное, и парни стоят с разинутыми ртами. У них сперло дыхание, и они помаленьку пятятся назад. Сердца их колотятся где-то в горле, жалостливые сердца мелких воришек, а не головорезов.
«Господи боже, — сетует побитый Лазар, — я не сделаюсь богаче, коли его погублю. Пусть он встанет, пусть убирается восвояси, пусть издохнет по соизволению божию. Право слово, допустили вы большую промашку, что набросились на него так ретиво. Лучше бы он околел на дороге либо в постели, имея время раскаяться в своих поступках. Ах вы прохвосты, прохвосты, да неужто не известно вам, что у пана Козлика сыновей больше чем овец? Мы могли просить о милости справедливого короля. А там, глядишь, опять предались бы нашему мирному ремеслу возле большаков. А что теперь? Смазывать пятки! Удирать верхом на конях, которым быстрый бег вытянет ноги так, что лошадки станут приземистыми, будто козы. Спешимся в лесу и припустим во весь дух, колотя себя пятками по заду».
Клянусь честью, напоминание это было сделано Лазаром своевременно.
Меж тем Миколаш с божьей помощью поднял голову. Его роскошный нос распух, губы вздулись, из глаза течет кровь, а усы оборваны. Опершись ладонями оземь, он приподнимается. Увы, слишком он слаб, вот опять распластался, раскинув руки, будто на кресте.
Ах вы говнюки, ах вы Лазаровы собаки злолайные! Небось теперь убедились, что на свете ничего не может приключиться помимо воли господней? Небось уверовали, что такие замечательные кости и столько крови даны Миколашу не зря, не из прихоти, не по капризу провидения, у которого сорвалась рука? События исполнены предопределенного смысла, и мы, кому позволено заглянуть в конец этой истории, сможем, вероятно, уразуметь хотя бы толику великой премудрости господней.
Миколаш не кончается, боже сохрани. Высвободил из обморочных тисков свою голову, встает, отряхивается, и снег беспамятства и снег бессилия сыплется с его одежд.