– На мой взгляд, вы выражаетесь туманно, господин Морле.
– Позвольте помочь вам. Не слишком остроумно заявить, что у меня соломенная шпага, если она по-прежнему остается стальной.
– Будьте любезны объяснить, что вы имеете в виду.
– Лишь то, что господин де Пюизе – стальной человек и не превратится в солому только потому, что его назовут таковым.
Господин де Нарбон страдал легким косоглазием, отчего тень, вдруг набежавшая на его лицо, показалась особенно зловещей. Белланже шумно вздохнул.
– Полагаю, пресловутый граф Жозеф – один из ваших друзей.
– Я с ним ниразу не встречался, но знаю, чем он занимается, и считаю, что каждый изгнанник, если он благородный человек, должен быть ему благодарен.
– Если бы, господин де Морле, вы были лучше осведомлены о том каких взглядов надлежит придерживаться благородному человеку, – высокомерно проговорил Белланже, – мнение ваше было бы иным.
– Клянусь честью, вы правы, – согласился Нарбон. – Академия фехтования отнюдь не та школа, где преподают кодекс чести.
– Но если бы она была такой, господа, – с очаровательной улыбкой заметила мадемуазель, – ее посещение пошло бы вам обоим на пользу.
Нарбон открыл рот от изумления, Белланже ограничился самодовольным смехом: «Touche, pardi. Touche!»[34]И он увел Нарбона.
– Вы слишком дерзки, Жермена, – упрекнули племянницу поджатые губы тетушки. – Это ниже вашего достоинства. Я уверена, что господин де Морле мог бы и сам ответить.
– Увы, сударыня, – возразил Кантэн, – на подобное оскорбление я мог бы предложить лишь один ответ, но ограничения, налагаемые моей профессией, вновь сомкнули мои уста.
– Кроме того, сударь, французские шпаги нужны для других целей. В какой полк вы вступаете?
– Полк? – растерялся Кантэн.
– Из тех, что господин де Пюизе собирается вести во Францию. – «Верные трону», «Людовики Франции» и прочие?
– Это не для меня, сударыня.
– Не для вас? Француза? Человека шпаги? Неужели вы хотите сказать, что не собираетесь во Францию?
– Я об этом на думал, сударыня. Мне нечего защищать во Франции.
– Существуют вещи несравнимо более благородные, чем личные интересы, за них и надо сражаться. Надо служить великому делу, исправить великое зло и несправедливость.
Кантэну показалось, что в устремленных на него глазах мадемуазель поубавилось тепла.
– Все это для тех, кто был лишен собственности и вынужден отправиться в изгнание. Сражаясь за дело монархии, они сражаются за интересы, которые их с ней связывают. Я, мадемуазель, не из их числа.
– Как – не из их числа? – удивилась тетушка. – Разве вы не эмигрант, как и все мы?
– О нет, сударыня. Я живу в Англии с четырехлетнего возраста.
Господин де Морле непременно заметил бы, насколько его ответ озадачил старшую из дам, если бы младшая не завладела его вниманием.
– Но вы же француз, – настойчиво проговорила она.
– Да, по рождению.
– Неужели в вас не говорит голос крови? Разве не обязаны вы протянуть Франции руку помощи в деле ее возрождения?
В повелительном взгляде девушки горел вызов.
– Мне очень жаль, мадемуазель, но я не могу ответить вам с тем энтузиазмом, какого вы от меня ожидаете. По природе я человек простой и откровенный. Вы говорите о вещах, которые меня никогда не занимали. Видите ли, политика меня совсем не интересует.
– То, о чем я говорю, сударь, касается не столько политики, сколько идеалов. Уж не хотите ли вы сказать, что лишены их?
– Надеюсь, нет. Но мои идеалы не имеют никакого отношения ни к правительству, ни к формам правления.
– Как вы сказали? Когда вы приехали в Англию? – перебила его старшая собеседница.
– Я приехал сюда с матерью двадцать четыре года назад, после смерти отца.
– Из какой части Франции вы приехали?
– Из-под Анжера.
Казалось, госпожа де Шеньер побледнела под толстым слоем румян.
– Как звали вашего отца?
– Бертран де Морле, – просто отвечал удивленный молодой человек.
Лицо пожилой дамы вытянулось, она молча кивнула.
– Как странно, – проговорила мадемуазель де Шеньер, взглянув на тетушку.
Но та, не обращая на нее внимания, продолжала расспросы:
– А ваша мать? Она еще жива?
– Увы, сударыня. Она умерла год назад.
– Но это настоящий допрос! – запротестовала племянница.
– Господин де Морле меня извинит. Мы его больше не будем задерживать. – От волнения, сотрясавшего тело госпожи де Шеньер, ее прическа совершала причудливые и довольно нелепые движения. – Пойдем, Жермена. Поищем Сен-Жиля.