Через несколько дней, накануне назначенного уже отъезда из Петербурга, разрешение было получено, но только для осмотра со стороны внешних ворот. Тем не менее, он поехал туда, и это был, возможно, самый ужасный для него день в России. Нервы его едва не срывались, и ему стало страшно за самого себя. Сопровождавший офицер уже казался его тюремщиком, и он мучил себя навязчивой мыслью: «А что если карета так и не остановится и будет ехать до какого-нибудь места ссылки в Сибири6? Ведь в Петербурге легко могут сказать, что я свалился в реку и утонул. И никто ничего не узнает!».
Впоследствии над ним очень смеялись за эти его страхи, которые действительно могут показаться нелепыми для тех, кому никогда не приходилось бывать в такой стране, где повсюду господствует тайна и ничем не ограниченный произвол. Однако, несмотря на всю свою робость, Кюстин оказался удивительно настойчив. Каким-то чудом он сумел договориться об осмотре самой крепости. Впечатления его были ужасны, и ее зловещий образ долго не давал ему покоя.
Однажды, еще в Петербурге, Кюстин побывал с визитом у какого-то «князя*", большого барина», в котором можно угадать все того же князя Козловского. Он жил один в похожем на сарай особняке своей сестры — развалившийся старик, больной водянкой — и не мог даже встать с деревянной скамьи, заменявшей ему кровать.
Но что же Вяземский и Одоевский, которым был рекомендован Кюстин? У нас нет свидетельств о его встречах с кем-нибудь из них. Можно предполагать, что он побывал у Вяземского или только делал попытки к этому, но не был принят. В своей книге маркиз нигде не упоминает никого из перечисленных в письме Тургенева, за исключением одного места о книжке Вяземского, написанной по поводу пожара Зимнего дворца7, и называет его там «придворным льстецом», впрочем, совершенно несправедливо. Из писем Вяземского к Тургеневу как и по некоторым его комментариям, написанным на книгу Кюстина спустя пять лет, видно, что он не забыл эту пренебрежительную ремарку. Кроме того, мы располагаем еще и следующим любопытным отрывком:
«Что касается приема, оказанного г-ну де Кюс- тину русским обществом, то мне об этом ничего не известно. Несомненно лишь одно: благородного маркиза никогда не видели в салонах, обьишовенно посещаемых знатными путешественниками»8.
Как все это понимать? Ведь салон Одоевского в точности соответствовал такому определению. А дом Вяземского? Значит, Кюстин не был там принят вопреки рекомендации Тургенева? Загадка остается, ясно лишь одно — после поездки Кюстина в Россию, его отношения с Вяземским становятся взаимно-недоброжелательными.
Как уже говорилось, 2 августа Кюстин отправился в Москву и ехал в своей собственной английской карете. Его сопровождал Антонио и приставленный к нему фельдъегерь, которого он вскоре возненавидел и который, судя по всему, отвечал ему тем же. Как все состоятельные путешественники и вообще все важные персоны, Кюстин пользовался перекладными лошадьми на почтовых станциях, отстоявших милях в восьми друг от друга. Его предупреждали, что как бы ни хороша была английская карета, она все-таки не годится для русских дорог, что и оказалось на самом деле. Карета ломалась, постоянно замедляя езду. Тем не менее, через пять дней, проезжая более семидесяти пяти миль в день, он, достиг Москвы и водворился в трактире англичанки мадам Говард. По его сведениям это была единственная чистая гостиница в России.
Кюстин провел в Москве девять дней, но первые три никуда не выходил из-за воспаления глаз, полученного на пыльных дорогах. Оставшееся время он усиленно осматривал город и несколько раз побывал в гостях. Москва понравилась ему больше Петербурга — воздух чище, беседа свободнее. Его пригласили на загородный завтрак в саду, где он единственный раз за все время остался доволен обществом и разговорами. Как и все путешественники, он поразился варварскому великолепию и неразберихе московской архитектуры. Кюстин предался размышлениям о том, сколь величественно было бы русское могущество, если бы средоточие его перенеслось из Петербурга в Москву, и подумал, что только тогда могут исполниться конечные судьбы России.
Неизвестно, с кем из персонажей тургеневского письма он встретился в Москве. Предполагается, что загородным завтраком его угощал или Свербе- ев, или Булгаков. Что касается Чаадаева, это уже настоящая загадка. В одном месте своей книги Кюстин упоминает человека, который не мог быть никем иным, кроме него, но в то же время он якобы не встречался с ним. С другой стороны, Свербеев в своих мемуарах утверждает обратное, а уже ему-то и карты в руки. Есть упоминание о какой-то загадочной записке Чаадаева к его кузине княжне Е.Д.Щербатовой (очевидно, невестке Свер- беевой), в которой он просит передать Кюстину се qu'il faut qu'il sachea. Значит, между ними все-таки существовала какая-то связь[11].
11
Очевидное упоминание о Чаадаеве есть в Resume du Voyage (La Russie en 1839. Vol. IV. C. 378—381). Указание в мемуарах Свербеева приведено у Cadot. С. 215. Записка Чаадаева к Щербатовой опубликована М.Гершензоном (Чаадаев П.Я. Сочинения и письма. М., 1913. Т. 1. С. 239).
3 Дж. Ф. Кеннан