Долгое время — вероятно из-за уважения к матери — Кюстину как-то удавалось сохранять внеш-
а У Кюстина был еще старший брат Гастон (1788—1792), умерший, несмотря на прививку, от оспы.
ние приличия. С наступлением Реставрации Дельфина сумела выхлопотать для него офицерский патент в одном из гвардейских полков. Несколько недель он являл собой жалкое зрелище — застегнутый в мешковатый мундир с волочившейся позади длинной шпагой. Его освободили от этой пытки и попробовали определить помощником Талейрана на Венском конгрессе. Но вскоре стало ясно, что он так же мало годится для дипломатической службы, как и для военной. Больше всего его интересовала литература. По моде того времени он стал отчаянным романтиком и восхищался великой школой немецкого романтизма. Некоторые из ее деятелей — Гейне, Варнгаген фон Энзе и его замечательная жена Рахель3 стали его близкими друзьями.
В начале 1820-х годов Кюстин без особого сопротивления уступил желанию матери, устроившей его женитьбу, после которой он с неизменной нежностью относился к своей молодой жене4, и у них даже родился ребенок. Когда в 1823 г. она внезапно умерла, он глубоко горевал, и внутри у него что-то сломалось. Он уже не смог владеть собой и следовать общепринятому образу жизни. Долго подавляемые желания прорвались наружу с непреодолимой силой.
28 октября 1824 г. последовала катастрофа — ночью он был найден в грязи на дороге из Версаля к Сен-Дени избитый, без чувств, раздетый до пояса, со сломанными пальцами. Это сделали солдаты, с товарищем которых у него было назначено свидание.
Так ли все было на самом деле или нет, не столь уж важно. Разразился вселенский скандал, подхваченный газетами. Репутация Кюстина и его положение в обществе безнадежно рухнули. С тех пор и до конца своих дней он фигурировал в сплетнях всех злых языков как самый знаменитый гомосексуалист Франции.
Его тяжкое положение лучше всех описал Пьер де Аакретель во введении к изданному им небольшому томику кюстинианы: «Маркиз де Кюстин невозмутимо переносил все шушуканья, насмешливые взгляды и едва скрываемые ухмылки, презрение одних и сочувствие других; но он стал одинаково неудобен для всех». Общество беспощадно и жестоко отвергло его. В качестве примера можно упомянуть о письме к нему маркизы де Монкальм после случившегося инцидента: она советовала ему искупить свой позор достойной смертью5.
В те же самые годы Кюстина постигла целая чреда катастроф. Сам он еще в письме к той же маркизе де Монкальм (8 января 1824 г.) писал о первом из только начинавшихся своих несчастий — 7 января 1823 г., через несколько месяцев после рождения сына, живший у них в доме на положении члена семьи старый аббат перед смертью проклял все семейство (Кюстин утверждал, что он лишился рассудка). Прошло полгода и ужасная агония свела в могилу его молодую жену. По прошествии года за ней последовал другой домочадец — старый друг семьи — и одновременно впала в безумие няня сына.
Но тогда Кюстин еще не знал всю меру предстоявшей ему трагедии. Не успел окончиться тот год, как он очутился на положении отщепенца. Потом, в первые дни 1826 г., умер сын, а через полгода за ним последовала разбитая горем его мать3.
Оставшийся в полном одиночестве, буквально затопленный унижениями и повергнутый ударами судьбы, Кюстин все-таки нашел в себе силы для внутреннего самоотречения и с достоинством (отчасти даже успешным) смирился со своим положе-
а На ее смерть маркиза де Монкальм отозвалась такими словами: «Я не верила /.../, что можно умереть от горя, но г-жа де Кюстин доказала обратное»6.
нием. Нервное возбуждение сменилось спокойствием и покорностью судьбе. Он сумел примириться с изгнанием из аристократического общества и старался найти себя в путешествиях, литературе и религии. Кюстин всегда был искренне набожен, и теперь его благочестие получило еще большее подкрепление. В величественном патернализме Римско-католической церкви он обрел не только отпущение грехов и терпимость к ненормальности своих чувств, но замену казненному отцу и ту иерархичность, которой ему так недоставало в современном французском обществе.
Тем не менее, жизнь Кюстина оставалась незаполненной и трагической. Ущербность чувств висела на нем тяжелым камнем, придавливая все надежды, мешая личным отношениям и ослабляя литературный талант. Его судьбу хорошо выразила г-жа Ансело в своих «Парижских салонах» (с. 239—240)а: