Но, если судить по оставленным им работам, негодование Сада распространялось не на содомию как таковую, а на мужчин, которые могут заниматься ею лишь с другими мужчинами. Представитель сильного пола, в первую очередь, должен быть способен одерживать сексуальные победы над женщинами и лишь потом поступать так, как ему заблагорассудится. Если он не способен выполнять свой первостепенный долг по отношению к противоположному полу, то его и мужчиной назвать нельзя. Вероятно, именно такая логика сексуального поведения и лежит в основе его комментариев относительно флорентийцев. В журнале, кроме негодования, нет иных высказываний относительно актеров на сцене. «Что касается кастратов, — замечает он, — то они в полной мере выявляют порочность местных актрис, отдающих им предпочтение перед нормальными мужчинами, поскольку их желание никогда не вознаграждается оргазмом… И другого такого города, который мог бы поспорить с этим в сексуальном грехопадении, я пока еще не видел. По ночам его улицы оказались бы погружены в полную тьму, если бы не обильный свет, льющийся из окон многочисленных борделей. Это позволяет пешеходам избежать ям и канав на дорогах, но неизменно влечет к падению морального духа».
21 октября 1775 года Сад выехал из Флоренции и направился в Рим. Святой Петр показался ему «более театральным, чем впечатляющим». Вскоре он уже посетил места, в которых будут происходить наиболее изощренные оргии, описанные в итальянских сценах в «Жюльетте». Если тогда его и посетило литературное вдохновение заставить папу исполнить черную мессу в Великой Базилике, как это описано в его книге, эту фантазию, он тем не менее в дневник он не занес. Действительно, единственный намек на его характерные вкусы содержится в описании собственной реакции на изображение мук святой Агнессы. Маркиза постигло разочарование. У женщины на картине в глазах недоставало страха, который мог бы сделать из нее величайший художественный шедевр.
Остальное время Сад провел в Риме. Там он отметил Рождество и встретил Новый, 1776, год. С места маркиз тронулся лишь в конце января. В целом, его заметки о городе практически ничем не отличались от записей любого туриста-аристократа. Он восхищался красотой классического и языческого искусства, славой христианских предшественников. Когда его журнал путешественника был закончен, он отправился в Неаполь. Все это время, по словам Рене-Пелажи, де Сад вел благопристойную жизнь и удостоился аудиенции папы. В Неаполе он впервые столкнулся с неприкрытой экстравагантностью и порочностью жизни южной Европы. Несмотря на то, что на девушках своего гарема в Ла-Косте маркиз сам рьяно использовал розги или плети, кровавые истязания флагеллантов во имя истинной религии потрясли его. Немало удивляло де Сада легкое отношение людей к проституции: мать в угоду клиенту могла предложить ему дочь или сына на выбор, сестра была способна торговать братом, отец — дочерью, муж — женой. В моральном смысле Флоренция и Рим не слишком отличались от Марселя или Лиона. Неаполь оказался таким же морально чуждым, как сексуальная тирания Ассама, которую Сад с таким смаком описывал Рене-Пелажи.
«Проституция в Неаполе имела такое широкое распространение, — писал Сад, — что благороднейшие дамы города сами с удовольствием готовы продаться, правда, при условии достаточно высокой цены». Позже это государство порнократии нашло отражение в его романе «Философия в будуаре», для персонажей которого проституция воспринималась в качестве гармонии с законом природы, а любая попытка пресечь ее рассматривалась как выступление против здравого смысла. Созданная фантазией Сада пародия на республику, в которой убийство, воровство, насилие, содомия и проституция санкционированы законом, является кошмарным видением моральной анархии, царившей в Неаполе во время его пребывания там. Но в этом царстве столь необычной философии узаконены не только преступления и порок: ярким проявлением нового порядка служат триумф вероломства и нравственный нигилизм.
В итальянском дневнике отсутствует сардонический тон «Философии в будуаре». Столкнувшись с реальностью неапольской жизни в первые месяцы 1776 года, Сад оказался раздавлен зрелищем социального коллапса. В той деградации человека, представшей его глазам, не могло быть места надежде на возрождение чести, достоинства и просто нормального физического существования.
В том городе он оставался до мая 1776 года. При этом, чтобы скрыть от поверенного в делах свою настоящую личность, при дворе он представился как французский полковник. Хотя Рене-Пелажи утверждала, что в Италии ее муж вел себя подобающим образом, все это время мадам де Монтрей и аббат де Сад по-прежнему пытались замять шум скандала предыдущего года. Пятнадцатилетняя девушка, скрывавшаяся в Сомане, подверглась осмотру преданного мадам де Монтрей доктора. Этой жертве в ноябре 1775 года подыскали нормальную работу у одного из фермеров в поместье Сада в Мазане, чтобы у нее не имелось возможности разговаривать с посторонними. Несмотря на все предпринятые меры, в июле следующего года юная особа сбежала, чем ужасно огорчила всех заинтересованных лиц. Но более ужасно было то, что, добравшись до Оранжа и представ перед судьей, она под присягой описала все, приключившееся с ней. Вторая пятнадцатилетняя девушка, нашедшая приют в монастыре Кадрусса, в сопровождении двух молодых людей, заявивших, что они ее родственники, уехала в Лион.