Представленных Садом фактов оказалось более чем достаточно для доказательства его невиновности в болезни девушки. Кроме того, это полностью согласовывалось с данными химического анализа. Но маркиз не мог реабилитировать себя в отношении содомии с Марианной Лаверн и, возможно, Латуром. Несмотря на его энтузиазм, ни одно из «новых» доказательств не возымело такого действия, как меры, принятые мадам де Монтрей накануне слушания апелляции. Она позаботилась о том, чтобы Гофриди проинструктировал девиц, дабы к моменту рассмотрения апелляции никаких показаний против ее зятя не существовало. Итак, согласно их свидетельствам, никакого скандала в Марселе в июне 1772 года не было.
Как заметила мадам де Монтрей в апреле 1778 года, не так-то просто отделаться от обвинений в содомии и отравлении. «То, что следует принять в отношении замешанных в дело девиц, имеет весьма деликатный характер и должно проводиться согласованно с теми, кто в переговорах является главными действующими лицами — или в согласии с советом, тайно данным присяжными с тем, чтобы в целости и невредимости доставить судно в гавань. Во главе полиции Экса стоят два человека, которые могут оказать большую услугу, когда в них возникнет потребность». Независимо от законности своих действий, Монтрей не жалели теперь ни денег, ни времени и делали все возможное, чтобы показания работали на них. Как мадам де Монтрей правдиво писала 14 апреля 1778 года: «Дело может иметь слишком серьезные последствия, дабы рисковать в нем».
Даже старший дядюшка Сада, приор тулузский и глава Ордена святого Иоанна Иерусалимского, внес свою лепту, высказав суду свое мнение. «Семья, как только смогла, наказала распутника, — сказал он им 28 июня. — Он больше не побеспокоит общество. Король и правительство приняли участие в делах, необходимых для сохранения чести семейства, которая никогда не давала повода для упрека. Надеюсь, и вы сполна порадеете за это». Скорее всего, Сад не видел копии этого письма, поскольку обещание, что он больше не побеспокоит общество, едва ли ободрило бы его.
Маркизу, томившемуся в нетерпеливом ожидании в Венсенне, вся эта процедура подготовки апелляции казалась немыслимо растянутой. После шести месяцев тюремного заключения он все еще тешил себя мыслью о разборе жалобы в его пользу, за чем последует его освобождение. Наконец 27 мая 1778 года, несмотря на пятилетний срок, прошедший с момента суда, король позволил Саду подать апелляцию.
В июне, когда маркиза в компании уже знакомого ему инспектора Луи Марэ препроводили в Экс-ан-Прованс, он все еще оставался узником. Заключенный в сопровождении охраны прибыл в Экс золотым прованским вечером, 20 июня. Свет свободы, забрезживший Саду в таком месте после полутора лет заточения во мраке Венсенна, вселял в душу надежду.
Во время слушания дела он содержался в тюрьме Экса, получив при этом доступ к заключенным женского пола. 22 июня высокий суд Экса провозгласил начало рассмотрение дела де Сада. Через восемь дней адвокат защиты, Жозеф-Жером-Симеон, от его имени зачитал прошение о помиловании. Суд постановил, что приговор 1772 года должен быть аннулирован, а свидетели заслушаны заново. На другой день, 7 июля, маркиз и свидетели предстали перед судом, где давали показания и подвергались допросу. 14 июля было вынесено решение признать Сада виновным в причинении оскорбления физическим действием и совершении развратных действий. Приговором суда за недостойное поведение на него налагалось взыскание и на три года запрещался въезд в Марсель. Кроме того, маркиза оштрафовали на пятьдесят ливров для оплаты издержек судебно-исправительных учреждений. Человеку, который шестнадцать месяцев провел в мрачной башне Венсенна, это, должно быть, показалось избавлением от смерти. До завершения формальностей Сада доставили в тюрьму Экса.
Когда к нему снова явился инспектор Марэ, маркиз уже приготовился выйти из тюрьмы свободным человеком. Ему сообщили, что, согласно решению суда, прежний приказ о его аресте отменен. А потом, к величайшей досаде Сада, Марэ сказал ему о карете, которая должна доставить узника и его сопровождение в Венсенн. Приказ 1772 года был отменен, и честь семьи восстановлена, но lettre de cachet, послуживший причиной заточения Сада в тюрьму, все еще действовал и никакого отношения к судебному разбирательству в Эксе не имел. Монтрей и Сады, возможно, и вернули себе доброе имя, но сам Сад должен был вернуться в тюрьму, где предстояло томиться неопределенно долго.
Маркиз слишком поздно разглядел ловушку, в которую попался. Его интересы мадам де Монтрей никогда не волновали. Она пеклась о собственной репутации. Теперь, когда скандальное дело 1772 года оказалось улажено, ее вполне устраивало, чтобы зять оставался в таком месте, откуда он уже не причинит ей зла. В Саде, с одной стороны, боролось негодование по поводу сыгранной над ним «шутки», с другой стороны — страх и отчаяние перед перспективой провести в Венсенне неопределенно долгий срок. Речь шла не о пребывании под заключением до момента завершения по делу всех необходимых формальностей. Они уже полностью завершены. Перед ним открывалась перспектива десять или двадцать лет провести в заточении мрака серого бастиона на восточной окраине Парижа. Пытка эта обещала продлиться до самой глубокой старости или смерти.
В сопровождении Марэ и четырех охранников Сада в тот же день повезли на север от Экса. Мимо проплывали виноградники и ущелья, горные замки и вишневые сады Прованса, которые он, вероятно, видел в последний раз. Инспектор пытался приободрить его. Марэ, возможно, полагал, возвращение в Венсенн — пустая формальность, но Сад думал иначе и не ошибся. И тогда в порыве чувств инспектор сказал, что полиция, по правде говоря, вовсе не заинтересована в том, чтобы держать Сада за решеткой. Lettre de cachet, строго говоря, имеет отношение к делам гражданским, скорее даже семейным, но полицейский эскорт, естественно, не может освободить узника по своему собственному усмотрению. Они выполняют свою работу и должны думать о своей репутации. Правда, если бы Сад убежал, как это часто делают заключенные, это было бы совсем другое дело.