Философия, слово — главное сокровище либертена, все прочие мирские блага нужны ему опосредованно: деньги и сокровища — чтобы создавать условия для либертинажа, одежда — чтобы превратить ее в маркер, классификатор, необходимый при организации оргий, еда — для поддержания физических сил. Роскошь — также своего рода маркер, знак принадлежности к власти. В своих анонимных сочинениях де Сад с полной прозрачностью описывает отправления человеческого тела и действия, которые культурная традиция либо не называет, либо называет описательно, используя медицинскую терминологию или эвфемизмы. Когда же все преграды убираются, создается аффективный, эмоционально насыщенный контекст. Но у либертенов де Сада нет эмоций, у них есть только слова и управляющий ими разум, а потому даже восклицания, издаваемые либертенами, нельзя назвать эмоциональными, ибо они выражают не состояние души либертена, а характеризуют его речевой акт.
Маленькое отступление: философия, царящая в «непристойных» сочинениях де Сада, порождает дискуссии о способах их перевода на русский язык, в котором употребление обсценной лексики создает эмоциональный накал, не свойственный этим сочинениям. Единого мнения, разумеется, нет, и произведения великого маркиза приходят к российскому читателю и с русским матом, и с препарированными медицинскими вокабулами.
Именно салическое слово, прямая скрупулезная номинация как потаенных, традиционно осуществляемых при закрытых дверях, так и самых отвратительных действий, совершаемых человеком, последующее оправдание и даже возвеличивание этих действий, философские выкладки, убеждавшие, что «хорошо» и «плохо» есть понятия относительные и зависят от множества обстоятельств, а также нападки на религию и отрицание Бога навлекли на маркиза гнев властей и превратили его жизнь в дорогу от одного места заключения к другому. Иногда кажется, что ограниченное пространство тюремного замка (крепости, лечебницы) притягивало его и он был не в силах противиться этому притяжению. Ведь он мог остаться в Италии, мог эмигрировать, уехать в Англию или Голландию, где издавали неподцензурные книги и контрафактную продукцию… Но он никуда не ехал, ни с кем особенно не дружил и основную часть времени проводил за письменным столом — писал, писал и еще раз писал.
Если исходить из того постоянства, с которым де Сад буквально «проворачивал» свою философию через все свои сочинения, натура господина маркиза должна была бы отличаться исключительной цельностью, и законченный либертен де Сад должен был бы выглядеть и законченным негодяем. Но вместо негодяя получился человек со всеми его слабостями, достоинствами и недостатками. Жюстина и Жюльетта в одном лице. Подобно Жюстине, он подвергается гонениям за приверженность одной идее — только не добродетели, а порока. Подобно Жюльетте, он позволяет себе все, на что способна его фантазия, — только на бумаге. Его неблаговидные поступки не выделяют его из среды современников-аристократов. В отличие от многих он не поддался угару революционной жестокости. В повседневной жизни отличался пристрастием к комфорту, высокомерием, скандальностью и мелочностью. Незаслуженно обижал жену. Редко вспоминал о детях, а потому не сумел разобраться, любит он их или нет. Вполне мог именоваться «садюгой», этим, по определению Виктора Ерофеева, «ласковым русским словом». В согласии с принципами собственной философии природы запретил подвергать вскрытию свое тело. Возможно, он опасался, что в нем случайно обнаружат душу, наличие которой он всегда яростно отрицал.
Донасьен Альфонс Франсуа де Сад скончался 2 декабря 1814 года от отека легких в шарантонской лечебнице для душевнобольных. Он давно уже чувствовал себя плохо, но буквально до последнего дня не выпускал из рук перо. 27 ноября 1814 года в его записях последний раз промелькнуло имя Констанс, а через три дня де Сад сделал последнюю запись в своем дневнике: «Мне впервые надели кожаный бандаж».
Распоряжения маркиза были выполнены наполовину: тело его вскрытию не подвергли, однако похоронили его со всеми подобающими церковными обрядами. Ренту Констанс Кене выплачивали регулярно, но мебель, книги и одежду не отдали, а пустили с молотка. Также были проданы рукописи, авторство которых было признано де Садом. Рукописи, конфискованные полицией, в том числе двадцать четыре дневниковые тетради, заполненные во время пребывания в Шарантоне, были частично сожжены по просьбе семьи, частично распроданы из-под полы самими конфискаторами, часть бумаг была утеряна.