– Ну что? – спросил я. – Какие идеи?
Сашка пожал плечами.
– Приведем. Допросим как свидетеля. Там посмотрим.
Маркиз
В день похорон Жюстины я заснул только под утро. Все думал о том, как сохранить самообладание в присутствии ее отца и не поникнуть главою под его ненавидящим взглядом.
Меня разбудил звонок в дверь. На часах без пятнадцати восемь. Звонят настойчиво.
– Кто там?
– Милиция.
– Минуту.
Минута растянулась на пятнадцать. Самурай каждое утро обязан принимать ванну и надевать чистую одежду – и все лишь для того, чтобы достойно встретить смерть. Подождут! Надеюсь, что дверь ломать не станут.
Не стали.
– Удостоверение покажите! – сказал я.
Они поднесли к глазку какую-то бумажку. Будто я отличу настоящее удостоверение от поддельного!
Впрочем, кроме милиции, это могли быть только люди господина Пеотровского, что почти то же самое.
– Открывайте! Иначе здесь будет спецназ.
Я представил себе картину, как группа спецназа спускается по стене дома, чтобы через окно штурмовать квартиру с единственным безоружным человеком, и мне стало смешно. Но злить их не стоит.
– Заходите! Чем обязан?
– Вы поедете с нами.
Я кивнул.
– Что я могу взять с собой?
– Ничего, кроме документов. Вечером вернетесь.
Меня посадили в видавшую виды синюю «девятку» без всяких опознавательных знаков, имеющих отношение к милиции.
Едем по заснеженным улицам Москвы, мимо тянется ограда бульвара. Не проститься ли? В «вечером вернетесь» верится с трудом.
– А что это ваша девушка перед вами на коленях стояла?
Я приподнял брови.
– На коленях?
– Соседи видели.
– Что только не увидят! – Я пожал плечами.
Повернули на Петровку, и перед нами открылись ворота известного учреждения.
– Все: домой приехали, – усмехнулся оперативник.
Мы поднялись на четвертый этаж, и меня провели в кабинет вида совково-казенного. Дешевая мебель и большое количество бумаг. Компьютер, правда, есть. Прогресс, однако.
Мужик за столом отдаленно похож на Кабоша. Но моложе и, по-моему, жестче. Холодные серые глаза. Любой саб словит кайф от одного взгляда.
– Садитесь!
Он протянул мне сигарету.
– Спасибо, не курю.
– И правильно, – сказал он и закурил, выпустив струю дыма мне в лицо.
– Имя! Фамилия!
Я добросовестно ответил.
– Как умерла Ольга Пеотровская?
– Ей стало плохо с сердцем. Я вызвал «Скорую». Но они опоздали. Ехали два часа!
– Кто еще был с вами?
– Мой друг, врач. Он приехал раньше «Скорой», но позже, чем было надо.
– Имя? Фамилия?
Я назвал.
– У Ольги Пеотровской следы насилия по всему телу. Как вы можете это объяснить?
– Какие «следы насилия»?
– Пять лет жили вместе и не знаете какие?
– «Следы насилия»? Не знаю.
– Угу! Ну, например, клеймо на ягодице.
Я нагнулся и завернул брюки. Следак с некоторым удивлением смотрит на меня.
Я повернул к нему ногу.
– Такое?
– Д-да…
– Это Body Art. Сейчас модно. Клеймо вместо татуировки. В салонах делают.
– И в каком салоне вам это сделали?
– Не помню.
– Это не разговор.
– Ну что поделаешь! Не помню. Ищите!
– Поищем, – задумчиво проговорил следователь. – А следы ожогов и уколов? А шрамы от порезов и проколов кожи? Их тоже в салонах делают?
– Я не буду отвечать на этот вопрос. Это не моя тайна.
– Детский лепет!
– Почему? Что странного, что я не хочу рассказывать о том, что не хотела бы оглашать Жюст… Ольга.
– Как вы ее назвали?
– Жюстина.
– Почему?
– Это ник. Мы по Интернету познакомились.
– Вы ее пытали?
– Что за ерунду вы говорите?
– На ее теле следы пыток!
– Вы в этом уверены?
Он не ответил. Протянул мне бумагу с напечатанным текстом.
– Подпишите. Вот здесь. С моих слов записано верно, и мною прочитано.
Я внимательно прочитал. Ну, в общем, да. Подписал. Следователь кивнул одному из оперативников.
– Ну что? Пишем постановление?
– Какое постановление? – спросил я.
– Вы задержаны по подозрению в убийстве Ольги Пеотровской.
Наверное, я открыл рот.
– Убийстве?
– Убийстве. Смерть наступила в результате систематических пыток и издевательств. Признаете себя виновным?
– Вы что, смеетесь?
Следак пожал плечами.
– Тогда пишите здесь: «Виновным себя не признаю».
Встал с места, чуть не зевнул, чуть не потянулся.
– Нам, знаете ли, все равно, кого сажать.
Меня заперли в похожий на предбанник каменный мешок, размером с сортир, с зарешеченным окном, выщербленной совковой плиткой на полу и с узенькой лавочкой, вделанной в дальнюю стену. Зачем-то продержали около получаса.
Выпустили. Посадили на стул возле казенного столика с лампой. Неопрятный старик (почему-то в белом халате) отобрал и описал вещи (в том числе часы и обручальное кольцо). Потом приказал раздеться.
– Наклонитесь! Раздвиньте ягодицы!
Это на предмет, ни спрятал ли я чего в заднем проходе. «Вот и первые уроки рабства», – подумал я.
– Встать! Вперед!
Старческая рука залезла в мои волосы.
– Да нет! – услышал я голос за спиной. – Этот из интеллигентных. Вшей нет.
Повели в душ. Температура воды градусов шестьдесят. Напор, как из брандспойта для разгона демонстраций. Не струи, а сверла.
Я оглядел общую обстановку: после моей утренней ванны здесь можно только испачкаться.
Полотенца не дали. Вероятно, имелось в виду, что я высохну сам. Одежду вернули и повели в камеру. Едва приоткрыв ярко-оранжевую дверь с глазком и окошком для подачи еды, втолкнули внутрь.
– Добрый день! – вежливо сказал я.
В небольшой комнате с тремя кроватями и окошком, зарешеченным так плотно, что за ним ничего невозможно рассмотреть, сидят двое.
Один – щуплый невысокий человек лет тридцати. Хитрые глаза и нос с горбинкой. Он мило улыбнулся:
– Добро пожаловать!
Второй – сын востока. Причем дальнего. То ли китаец, то ли кореец, то ли вьетнамец.
– Да он по-русски ни хрена не понимает! – Махнул рукою горбоносый молодой человек. – По-моему, вообще не догоняет, за что его сюда определили.
– А вас за что? Если, конечно, вопрос не слишком нескромен.
– Да нет. Мошенничество в особо крупных размерах. Ярослав. – Он протянул мне руку.
– Очень приятно. Андрей. Убийство, совершенное с особой жестокостью.
Его рука напряглась, а улыбка стала несколько вымученной. Он отпустил мою руку нарочито медленно, боясь оскорбить опасного соседа. С той же напряженной улыбкой сел на кровать и отодвинулся куда-то в угол.
– Не беспокойтесь, – сказал я. – Я не виновен.
– Так ведь я тоже невиновен, – обрадовался тот. – Я – брокер. Меня хозяева подставили.
Я посмотрел на него внимательнее. Одет претенциозно, но на особо крупные размеры, пожалуй, не тянет (даже висящий на спинке стула толстый пиджак, бежевый в темную крапинку). Впрочем, почем я знаю, откуда у них начинаются эти самые «особо крупные» размеры? Может, со штуки баксов?
Тюремная еда – это отдельная песня, уместная разве что на похоронах. Я долго искал рыбу в поданной через окошко и пахнущей этой самой рыбой неприятного вида тюре. Нашел рыбий скелет. Они что, мясо предварительно счищают? В вареве его тоже не обнаружилось.
– Как рыбная ловля? – поинтересовался Ярослав.
Я поморщился.
– Хуже, чем в Яузе в черте Москвы.
– Да ты возьми там сыр «Эмменталь» в упаковочке. Мне передачу принесли.
– Спасибо.
Кроме «супа», выдали буханку хлеба, отвратительного, но единственно съедобного из тюремного рациона.