– Где записка?
– Я не помню. Положил куда-то. А вам зачем? В печку бросить?
– Это уж я решу.
– Ну что поделаешь, не помню.
Заехать бы ему по наглой физиономии, но рядом сидит адвокат.
– Уведите! – зло бросил я.
Записку мы нашли, перетряхнув книги в их библиотеке. Выпала, кажется, из «Анналов Японии». Там оказалась еще одна записка:
«Все, что сделал и сделает со мной Андрей Амелин, сделано с моего добровольного согласия.
Заявляю это в трезвом уме и твердой памяти.
Ольга Пеотровская».
А потом в газетах появилась очередная порция дневника.
Из дневника Жюстины
Из больницы меня выпустили только через две недели, приказав поменьше волноваться. Маркиз воспринял последний совет чересчур всерьез и окончательно поставил крест на СМ-практике. Я протерпела месяц и начала возмущаться.
– Нет, – только и сказал он.
Не то чтобы меня очень мучил мазохистский голод… Это неприятное чувство я несколько компенсировала стоянием на коленях и сидением у ног. Против этого Маркиз не протестовал, вероятно, считая Д/с менее опасным для моего здоровья, чем СМ-методы.
Но меня волновало, что Господин не может самореализоваться как верхний, и найдет другого боттома. Я боялась его потерять. И наши отношения стали напоминать известный анекдот:
«Мазохист: Ну помучь меня, ну помучь!
Садист: Не бу-уду!»
Вероятно, настоящий садист и должен так поступать, но от многих Тематических садистов я неоднократно слышала совершенно противоположные утверждения: «Я никогда бы не стал делать с моим партнером то, что бы ему не нравилось». Маркиз явно принадлежал к этой последней разновидности садистов. А потому у меня оставалась надежда убедить его, что таким воздержанием он обеспечит мне мокрую от слез подушку, а себе – нервный срыв. То есть достигнет ровно противоположного результата.
Но Маркиз был тверд, как гора Фудзи, не иначе ловил кайф с садизма первого типа.
И тогда я решилась…
Он не имел обыкновения прятать от меня свои записные книжки, так что я быстро нашла телефон Небесного Доктора.
– Добрый день! Это Жюстина. Помните?
– Конечно.
– Нам надо поговорить.
– Приезжайте! Время терпит? – спросил он.
– Более или менее.
– Послезавтра в шесть. Вам удобно?
– Да, удобно.
Он словно знал расписание тренировок Маркиза. Как раз послезавтра он должен уйти и именно в половине шестого.
Док назвал адрес. Район Кутузовского. Должна успеть…
Я не поехала на машине из-за возможных пробок. Но даже на метро все-таки опоздала минут на десять.
Небесный Доктор жил в одном из элитных жилых комплексов на берегу реки Сетунь. Я подумала, откуда у него деньги. Якобы исследователь Китая. Они сейчас с хлеба на квас перебиваются. Может, родственники – влиятельные люди?
Квартира на тридцатом этаже, в пентхаусе. Я прошла по мягкому ковру коридора и позвонила. Он открыл, улыбнулся.
– Заходите.
Воздух пахнет благовониями. Тихо звучит восточная музыка. На стенах – китайские и японские свитки. Цветы, даосские святые, горы и потоки. У зеркала – явная икебана с желтой хризантемой в центре композиции. Вместо люстры – китайский фонарь.
Входим в большую комнату, напоминающую оранжерею. В обрамлении цветов и бонсаев – огромное окно с видом на вечерний город. По стенам – свитки с иероглифами.
– Садитесь. Я принесу чай.
Я опустилась в белое, обитое кожей кресло, словно в облако. Перед креслом – низкий прозрачный столик.
Док принес зеленый чай и начал рассказывать о надписях на свитках. Мне запомнилась одна:
Да будет славен трехфутовый меч в руках великих юаньских воинов:
Ведь это все равно, что рубить весенний ветер среди вспышек молнии…
– Это стихотворение Цзы-юаня, чаньского монаха, основавшего в Японии монастырь Энгакудзи, – прокомментировал Небесный Доктор. – Когда он жил в Китае, солдаты династии Юань заняли его храм и хотели убить Цзы-юаня, но тот только спокойно прочитал это стихотворение.
Остальные цитаты оказались высказываниями дзэнских учителей в момент достижения Сатори. Целью моего визита Док нимало не интересовался.
– Вам не интересно, о чем я хотела говорить с вами? – наконец спросила я.
Он улыбнулся:
– Я знаю. Нам во-он туда!
Док указал на черную, украшенную драконами дверь в глубине комнаты, и мне почему-то стало не по себе.
– Подождите, – сказал он. – Допейте сначала чай.
Я с трудом проглотила последний глоток и поставила чашечку.
Он встал и взял меня за плечо.
– Пойдемте!
Комната, в которой мы оказались, напоминает музей истории пыток всех времен и народов. Коллекция плетей, кнутов и стеков, развешанная по стенам, содержит, в том числе, девайсы с железными и цепными наконечниками и вплетенными в концы кнутов кусочками стекла. У стен разнообразные пыточные станки, по черному деревянному столу разложены клещи, щипцы всех форм и размеров и раскрывающиеся железные груши для введения в различные отверстия тела.
Есть также предмет, снабженный острыми чешуйками, который я опознала как фаллос Сатаны.
Картину дополняет прибор, напоминающий вольтметр, с проводами, контактами и регулятором сопротивления – весточка из века двадцатого, увы, ничуть не более милосердного, чем предыдущие.
– Как вам моя коллекция? – поинтересовался Док, запирая за нами дверь.
– Очень впечатляет.
– Пытки электричеством до сих пор распространены, – заметил Док. – Их применяют в Китае, Турции, Западном Тиморе, да и в других странах. Очень удобный метод: можно точно варьировать силу боли, и при тщательном контроле практически исключена возможность случайно убить подозреваемого. Используется только постоянный ток. В отличие от электрического стула, который работает на переменном.
– А я слышала, что игры с электричеством опасны и убить им несложно.
– Просто уметь надо, – улыбнулся Док.
На противоположной стене висят металлические жезлы с рукоятками и крюками у основания, длинная палка с еще более длинной цепью с грузом на конце и деревянные наручники в форме цифры восемь, разорванной посередине: два соединенных вместе незамкнутых кольца.
Я удивленно смотрю на эти приспособления.
– Это дзиттэ, орудия и символы власти японской средневековой полиции, – поясняет Док. – Крюк нужен для того, чтобы ловить лезвие меча или ножа нападавшего. Цепь использовали, чтобы нокаутировать нарушителя, легко ранить или измотать его, не давая приблизиться и применить меч для нападения. Преступника надо было взять живым, поэтому при первой возможности его надежно связывали веревкой. Существовало целое искусство связывания – ходзёдзюцу.
Веревки делались из туго скрученного льняного волокна, отбитого до мягкости, но использовали и пеньковые. Было великое множество узлов: простых, быстрых, скользящих, самозатягивающихся в случае сопротивления арестованного или его попыток высвободиться.
Умели связать руки так, что пленник мог, например, есть, но не вступить в схватку, ноги – так, что он мог стоять, но не идти, или идти, но не бежать; или фиксировали настолько жестко, что он вообще не мог шелохнулся.
Веревку для ходзёдзюцу держали сложенной так, чтобы при разматывании она не путалась, и хранили в рукаве или кармане кимоно. Чтобы подавить сопротивление врага, пока его связывали, причем одной рукой – другая в это же время занималась веревкой – было необходимо знание тайцзи, активных точек на теле человека. Был и другой способ: пленника клали ничком, а над его шеей втыкали в землю меч лезвием вниз, что отбивало желание шевелиться.
После ареста, надо было добиться признания обвиняемого, поскольку японское правосудие, подобно товарищу Вышинскому, считало признание царицей доказательств. Однако признание еще нужно было получить, и тогда прибегали к различным пыткам. Вообще, Жюстина, восточные народы ближе к природе, а потому здесь не найдешь сложных технических приспособлений. Ну, например, человека обмазывали сырой глиной и клали его в горячую золу – глина высыхала и раздирала кожу. Или делали на спине надрез, куда заливали расплавленную медь, которую после того, как она застывала, вырывали вместе с мясом. Подозреваемых нещадно били палками, сажали на деревянные пирамидки, а на колени наваливали булыжники. Ставили на тупую саблю голыми коленями и навешивали на преступника камень за камнем. Сажали в позу креветки: ноги скрещены и подтянуты к плечам спереди, руки связаны за спиной, руки и ноги через плечи стянуты так, что попытка опустить ноги задирает руки, и наоборот. Подвешивали на заведенных за спину руках. Это не было в полном смысле дыбой. Но даже если веревка обхватывает торс и руки не выламываются из суставов, такая поза вскоре начинает причинять сильную боль, а палачи не торопились.