– Monsiuer, du baume pour des brûlures et de l’antiséptique… [2]
Продавец кивнул.
Я размышлял, не нужно ли чего-то еще. Жарко. Давление может подняться.
– Et de l’anapriline aussie [3].
– Quoi? [4]
Вот черт! Названия лекарств не совпадают!
– Quelque chose pour l’abaissement de la tension [5].
– Sur l’ordonnace du docteur [6].
Чертов европейский совок! Патерналистское общество. Воистину, Россия – самая свободная страна мира.
Я вздохнул. Ладно. Это только на всякий случай. Пока эксцессов не было.
Мы расплатились и вышли.
В номере работает кондиционер. Хорошо работает. Замечательно! Даст бог, анаприлин и не понадобится.
Я поставил на стол тарелку и положил на нее свечи.
– Жюстина, раздевайся и в постельку.
Она с готовностью подчинилась и залезла под одеяло.
– На живот. Руки под подушку.
Я спускаю одеяло до ямочки между ягодицами и любуюсь ее обнаженным телом. Следов предыдущего экшен почти не осталось. Еще бы! Неделя прошла. Все зажило. Только шрамик на правой ягодице, но это давно. Мой недосмотр. С нижнего нечего спрашивать, он себя не контролирует. Вся ответственность на верхнем – это мне здорово вбил в голову мэтр Кабош.
Я нежно-нежно провел рукой по ее спине от шеи к копчику и почувствовал, как она затрепетала под моей рукой.
– У нас спички есть? – шепотом спрашивает она.
– Тьфу, блин! Курить, что ли, начать?
– Спустись вниз. Там наверняка можно купить… только побыстрее.
– Мигом.
Спичек я не нашел и, не мелочась, купил зажигалку. Она ждала. Вымыл руки, зажег свечу. Подождал, когда растопится парафин и скопится маленьким озером возле фитиля. Пододвинул стул к ее кровати.
– Ну, придется немного потерпеть.
Я наклонил над ней свечу, для начала в полуметре над кожей: воск стек ей на спину. Она вздрогнула и укусила подушку, чтобы не кричать. Да ну! Не больно, я пробовал. Тепленький парафинчик. Не больше шестидесяти градусов. У фитиля немного погорячее.
Жду, когда скопится очередное озеро.
– Жюстина, еще чуть-чуть.
Она вздрагивает под очередной каплей.
Еще и еще. Десять сантиметров, пять. Вообще-то пережимаем. Уже небезопасно, говорят, в церковные свечи добавляют хоть каплю пчелиного воска, а у него температура плавления выше.
Ну, теперь ждать. Три-пять минут. Чтобы эндорфины начали выделяться в кровь. Потом можно развлекаться на полную катушку. Я посмотрел на часы.
Она задышала ровнее и расслабилась.
– Все, мой государь. Давай! Можно.
– Подожди! Еще немного.
Через две минуты мы начинаем. Точнее, начинаю я. Дело нижнего расслабиться и получить удовольствие. Вся работа – на верхнем. Недаром маркиз де Сад, выпоров своих шлюх, заставлял их пороть себя. Оно круче, хотя и приходится вначале немного потерпеть. Думаю, процентов восемьдесят кайфа приходится на долю нижнего. Но я пока не собираюсь менять амплуа. Попривык как-то.
Жюстина стонет и извивается под каплями жидкого воска. Наверное, соседи за стеной решили, что мы трахаемся. И хорошо. Иначе не поймут.
Я лью без зазора, прямо с края свечи на тело, и пламя почти касается ее кожи. Черт! Надо бы связать. Так она тратит энергию на то, чтобы давить рефлексы и не метаться от огня, и не может по-настоящему расслабиться. Хотя свечка – тоже ничего особенного. Совал я в нее пальцы – вполне терпимо. Если недолго.
– Перевернись!
Привязать не к чему. Кровати в «Ситадине» со сплошными деревянными спинками, низкими и неудобными. Да и нечем. Хотя… На белом брючном костюме Жюстины есть шелковый декоративный шарф.
– Подожди немного.
Я выдрал шарф из ее костюма. Вернулся.
Она улыбнулась:
– Только не сожги.
– Не беспокойся.
Завязал ей глаза.
По капле на соски. С полуметра, не ниже. Три капельки в ложбинку между грудями. Три капли на живот и возле пупка. Идем дальше. Волосы пробиваются на лобке. Непорядок. Для наших игр нужна гладко выбритая кожа, иначе воск придется отдирать вместе с волосками. Ладно. Не сейчас.
Капелька на клитор.
Ножи тоже остались дома. Прекрасный набор из десяти ножей: от тупых до сравнимых остротой с мечом самурая. Здесь только столовые (в номере есть набор посуды). С завязанными глазами, впрочем, все равно.
– Подожди!
Нет ничего хуже ножа с неизвестной степенью заточки. Я дезинфицировал нож ее духами, попробовал на ребре ладони. Практически тупой. Хлеб резать еще сгодится, но не более того. Как раз то, что надо.
Возвращаюсь к ней. Нож скользит по внутренней стороне бедер. Она вздрагивает. Поднимаюсь выше. Крошатся лепешечки застывшего воска. Лезвие касается сосков.
Мне нравится игра с холодным оружием. Ей тоже. Но я ее ни разу даже не поцарапал. Не знаю, как среагирую на кровь. Боюсь разбудить в себе чудовище. Хотя, думаю, страх иррациональный. Я же не животное, чтобы пьянеть от вида крови.
Раздвигаю ножом половые губы, острие скользит к клитору. И вот, она сжалась и завибрировала под моими пальцами.
Так мы израсходовали полсвечи, поиграли с ножом и обошлись без банального секса.
Она потянулась, как кошка, и сделала попытку встать. Я удерживаю ее.
– Куда? А раны обработать?
– Да какие там раны!
– Ты их сейчас не чувствуешь. Но это не значит, что их нет. Лежи, я сказал.
С антисептиком и противоожоговой мазью я управляюсь почти профессионально. Научил мэтр Кабош, спасибо. Ожоги первой степени – небольшое покраснение кожи. Хорошо. Если появляются волдыри – это уже не квалифицированный садизм – это уголовщина.
(Уже через год у меня было другое мнение по этому поводу.)
– Государь мой, как же я тебя люблю! – говорит Жюстина. – Позволь мне поцеловать тебе руки.
Она всегда целует мне руки после экшен.
– Я не закончил.
Она терпеливо ждет. Потом берет мои руки за кончики пальцев, как драгоценность, и целует каждый палец по отдельности, последовательно, трижды, каждую фалангу.
Прижимает мою руку к щеке.
– Как же я тебя люблю!
– Я тоже тебя люблю, Жюстина. Все, лежи!
Я встаю и иду готовить ужин. Сейчас ей лучше отдохнуть. Мы оба в эйфорическом состоянии, но организм лучше не перегружать, особенно ее.
– У нас что, сатурналии? – спрашивает она. – Господа прислуживают рабам?
– Государь обязан кормить подданных.
– Не в качестве повара.
– Не спорь. Лучше опиши мне сабспейс. Это приказ.
Мы живем в студии, то есть комнате с кухней в одном бокале. Так что можем спокойно трепаться, пока я готовлю.
– Похоже на состояние медиума во время сеанса, – говорит она. – Я рассказывала тебе, что развлекала народ подобным образом?
– Да, я помню.
– Или на медитацию, при которой надо сосредоточиться в точке. Все вокруг исчезает и погружается в туман, кроме этой точки. Кроме твоего лица.
Она вскакивает, накинув халатик, бросается помогать мне.
– Мне летать хочется, а ты говоришь «лежи!». Катарсис после жертвоприношения, рука милости после пытки, рай после чистилища – вот что такое сабспейс.
– А в Вене есть музей истории города, – говорит она. – Там я видела меч палача, широкий такой и с закругленным концом, странный. Никогда не спутаешь с боевым. И еще там была книга огромная, как богослужебное Евангелие, толстенная, как энциклопедия. Лежит под стеклом, открытая на странице со средневековой гравюрой, где с немецкой точностью все подписано и снабжено комментариями и сносками. «Учебник палаческого искусства».
– Ого! – отзываюсь я. – Полцарства за коня!
– В Интернете, наверное, есть.
– Посмотрим!
– Слушай, я все вспоминаю железную деву. Почему мы никогда не использовали иглы?
– Я акупунктуры не знаю. Опасно: в сосуд можно попасть или в нерв.
– Спроси у Кабоша.
– Хорошо, спрошу.
Новый год. Бал. Серое здание советского НИИ наплывает на нас из тьмы. У входа – елка с гирляндой, медленно разгорающейся красным, зеленым, синим. Охрана смотрит изучающе.