После этих слов отец Шавиньи удалился, оставив ее с доктором Пиро, а также с двумя мужчинами и женщиной, которые постоянно сторожили ее. Она содержалась в большой камере в башне Монтгомери[36], занимавшей весь этаж. В глубине стояла кровать с серым пологом для маркизы и складная койка для охраны. В этой же камере, говорят, когда-то был заключен поэт Теофиль[37], и возле двери в ту пору еще сохранились собственноручно написанные им стихи в его манере.
Едва надзиратели поняли, зачем пришел доктор, как тут же удалились в глубь камеры, оставив маркизу наедине с доктором, дабы она могла задавать вопросы и получить утешение, с которым явился к ней служитель Бога. Маркиза и г-н Пиро сели за стол друг напротив друга. Маркиза решила, что она уже осуждена, и соответственным образом начала разговор, но доктор ей сказал, что суда еще не было, точно неизвестно, когда будет вынесен приговор, а еще менее, каков он будет, и тут маркиза прервала его.
Сударь, — промолвила она, — у меня нет никаких сомнений насчет того, что меня ждет. Если приговор еще не вынесен, значит, его вот-вот вынесут. Я ждала, что мне сообщат о нем сегодня утром, и не сомневаюсь, что буду осуждена на смерть; единственная милость, которой я жду от господина первого президента, — небольшая отсрочка между вынесением приговора и исполнением; ведь если меня казнят сегодня же, у меня будет очень мало времени, чтобы приготовиться, а мне его нужно, я чувствую, побольше.
Доктор Пиро не ожидал от нее подобных речей и был весьма обрадован, видя такие ее чувства. Ведь кроме того, что говорил г-н первый президент, отец Шавиньи рассказал ему, что в воскресенье он дал ей понять, что у нее крайне мало шансов избегнуть смертной казни, и ежели судить по разговорам, что ходят в городе, ей следует быть к этому готовой. Сперва после этих его слов у нее был весьма озадаченный вид, потом она со страхом спросила:
— Так что же, я из-за этого дела умру?
Отец Шавиньи собрался было утешить ее, но она тут же вскочила и, тряхнув головой, надменно произнесла:
— Нет, нет, преподобный отец, не надо меня успокаивать, я примирилась с судьбой и, когда придет срок, сумею умереть достойно.
Отец Шавиньи заметил ей, что к смерти нельзя так быстро и легко приготовиться, что ей, напротив, нужно многое предусмотреть, чтобы не быть захваченной врасплох, но она ответила, что хватит четверти часа, чтобы исповедаться, и секунды, чтобы умереть. Доктор Пиро был счастлив, обнаружив, что с воскресенья до четверга чувства ее настолько переменились.
— Да, — продолжала маркиза после недолгого молчания, — чем больше я задумываюсь, тем лучше понимаю, что одного дня после людского суда мне будет мало, чтобы подготовиться предстать перед Богом и быть судимой им.
— Сударыня, — отвечал доктор, — я не знаю, каков будет приговор и когда он будет вынесен, но, даже если он будет смертный и вынесут его сегодня, я заранее смею вас уверить, что в исполнение он будет приведен только завтра. И все же, хотя неизвестно, приговорят ли вас к смерти, я вполне согласен, что нужно подготовиться к любому исходу.
О, в том, что меня казнят, я совершенно уверена, — заметила она, — и не стоит мне обольщаться несбыточной надеждой. Я намерена с полной откровенностью рассказать вам всю свою жизнь, но прежде чем раскрыть перед вами сердце, позвольте мне узнать, какое мнение вы составили обо мне и что, по-вашему, я должна делать в нынешнем своем положении.
— Вы предупредили мое намерение, — сказал доктор, — и опередили меня: именно об этом я и хотел говорить. Прежде чем вы откроете передо мной душу и мы начнем разговор о ваших отношениях с Богом, я считаю необходимым, сударыня, сообщить вам несколько основных принципов, на которые вы сможете опираться. Я пока не знаю, виновны ли вы, и воздерживаюсь выносить суждение о преступлениях, в которых вас обвиняют, поскольку смогу узнать о них только из вашей исповеди. Итак, я пока обязан сомневаться в вашей виновности, но тем не менее не могу не знать, в чем вас обвиняют: обвинения получили огласку и дошли до меня; вы, надеюсь, понимаете, что о вашем деле идет много толков и вряд ли есть люди, которые хоть что-нибудь да не слышали о нем.
— Да, да, — улыбнулась маркиза, — я знаю, что о нем много разговоров и я стала притчей во языцех.
— Итак, — продолжал доктор, — преступление, в котором вас обвиняют, — отравительство, и я должен вам сказать, что если вы действительно повинны в нем, то можете надеяться на прощение Господа только в том случае, если расскажете судьям, каким ядом пользовались, каков его состав, какое существует противоядие от него и как зовут ваших сообщников. Сударыня, нужно покарать всех этих злодеев, всех без исключения, ибо, если они будут продолжать действовать, если вы их пожалеете, они будут пользоваться вашим ядом, и на вас падет вина за все совершенные после вашей смерти убийства, так как вы не захотели выдать этих злодеев судьям; посему можно будет сказать, что вы переживете себя после смерти, поскольку ваше преступление переживет вас. Знайте, сударыня, грех, приводящий к смертоубийству, никогда не может быть прощен, и чтобы ваше преступление было прощено, ежели вы его совершили, нужно, чтобы оно умерло прежде вас, потому что, имейте в виду, сударыня: если вы его не убьете, оно погубит вас.
Я согласна с вами, сударь, — ответила маркиза после секундного раздумья, — и, пока еще не подтверждая ни свою виновность, ни невиновность, обещаю вам, если я действительно виновна, основательно взвесить то, что вы сказали. А теперь позвольте, сударь, вопрос, и прошу понять, что мне необходим ответ. Существует ли в жизни какой-нибудь неискупаемый грех? Существуют ли, сударь, грехи столь безмерные или столь большое количество грехов, чтобы церковь не посмела их отпустить, а Божий суд, сочтя их, при всем своем милосердии не смог бы простить? Прошу вас понять, я начинаю с этого вопроса, потому что, если у меня не будет надежды, мне нет смысла исповедоваться.
— Мне хочется думать, сударыня, — отвечал доктор Пиро, с невольным ужасом глядя на маркизу, — что этот ваш вопрос — всего лишь общий тезис и не имеет никакого отношения к тому, что у вас на совести. Поэтому я буду отвечать на него, ни в коей мере не связывая его с вами. Нет, сударыня, в этой жизни непростительных грехов нет, как бы ни были они велики и сколько бы их ни было. Это догмат веры, так что, если вы в этом сомневаетесь, вы не сможете умереть католичкой. Правда, некоторые теологи в прежние времена утверждали противное, но они осуждены как еретики. Непростительны лишь отчаяние и нераскаянность, и вот они-то являются смертными грехами.
— Сударь, — сказала маркиза, — Бог смилостивился надо мной, убедив меня вашими словами. Я верю, что он может простить все грехи, верю, что он часто использовал эту свою власть. Теперь я боюсь только одного — что он не захочет явить свою доброту столь презренному существу, как я, созданию, показавшему, что оно недостойно милостей, которые он уже мне являл.
Доктор как мог разубедил ее и продолжал беседу, внимательно изучая маркизу.
«То была, — пишет он, — женщина, от природы наделенная бесстрашием и великого мужества; у меня создалось впечатление, что ей от рождения присущ добрый и честный образ мыслей; у нее безучастный ко всему вид, живой и проницательный ум, все воспринимающий очень ясно и помогающий изъясняться четко и немногословно, но при том очень верно, мгновенно находить уловки, чтобы выбраться из трудного положения, и тотчас принимать решения в тяжелых обстоятельствах; впрочем, она была легкомысленна, не слишком сдержанна, переменчива, и ей надоедало, когда много говорили об одном и том же; это — продолжает доктор, — вынуждало меня время от времени менять предмет разговора, чтобы не задерживаться долго на одной теме, но тем не менее я при случае возвращался к уже сказанному, предлагая ей новый взгляд и давая беседе новый оборот. Речь у нее была скупа и достаточно складная, без принужденности и аффектации, она прекрасно владела собой, говоря только то, что хотела сказать; ни в ее лице, ни в разговоре ничто не подтверждало мнения о ней как о человеке исключительно злом, какое сложилось в обществе под влиянием совершенного ею отцеубийства; поразительно также — и тут следует преклоняться перед справедливостью Господа, когда он предоставляет человека самому себе, — что существо, наделенное от природы известным величием, выказывающее хладнокровие в самых непредвиденных обстоятельствах, никогда не теряющее присутствия духа, умеющее твердо ждать смерти и даже мучений, ежели это будет необходимо, оказалось способным на такое злодеяние, как покушение на убийство отца, в чем она и призналась судьям. В ее лице ничто не свидетельствовало о каком-то исключительном злодействе натуры; у нее были каштановые, чрезвычайно густые волосы, лицо округлое и достаточно правильное, мягкие, весьма красивые синие глаза, поразительно белая кожа, довольно хорошей формы нос; короче, в ее лице не было ни одной неприятной черты, но в то же время не было ничего, что позволило бы назвать его очень привлекательным; у нее уже появилось несколько морщинок, и выглядела она старше, чем была на самом деле. По какому-то поводу на нашем первом свидании мне пришлось осведомиться о ее возрасте. «Сударь, — ответила она, — если я доживу до дня святой Магдалины, мне исполнится сорок шесть лет. В этот день я родилась на свет и ношу ее имя. При крещении меня нарекли Мари Мадлен[38]. Но хоть этот день и близок, до него мне не дожить, придется расстаться с жизнью сегодня или самое позднее завтра; это будет милость, если мне дадут отсрочку на день, и тем не менее, веря вам, я на нее надеюсь». На вид ей можно было бы дать лет сорок восемь. Но как ни бесстрастно от природы выглядело ее лицо, стоило ей подумать о чем-либо огорчительном, это тотчас выражалось гримасой, которая поначалу могла напугать; время от времени я отмечал подергивания лица, свидетельствующие о негодовании, презрении или досаде. Да, забыл отметить, что она была очень маленького роста и очень миниатюрна.
36
Монтгомери Габриэль (1530–1574) — капитан шотландской гвардии Генриха И, в 1559 г. смертельно ранил короля на турнире. Впоследствии стал одним из вождей гугенотов, был взят в плен и обезглавлен.
37
Теофиль де Вио (1590–1626) — французский поэт. Два года просидел в Консьержери по обвинению в вольнодумстве и неверии в Бога, был приговорен к сожжению на костре, однако смертную казнь заменили ссылкой.