— Кинетта, какой сегодня день?
Она с криком вскакивает со стула и хочет бежать, думая, что я в бреду; я ее удерживаю, успокаиваю, узнаю, что проспала только три часа. Я благодарю бога; заказываю фиакр. Кинетта смотрит на меня с изумлением. Наконец она убеждается, что я в полном уме, передает мое приказание и готовится одевать меня.
Я велела подать мне самое простое, самое скромное платье; волосы оставила без украшений, отказалась от румян. Я хотела внушить Лелио главным образом почтение и уважение к себе, они были для меня ценнее, чем его любовь. Однако же мне доставило удовольствие, когда Кинетта, удивленная всеми моими причудами, сказала мне, осмотрев с головы до ног:
— Право же, сударыня, я не знаю, как вы это делаете: на вас надето только простое белое платье, без шлейфа, без фижм; вы больны и бледны как смерть; вы не пожелали даже наклеить ни одной мушки, и что же? Умереть мне на этом месте, если я видела вас когда‑нибудь такой прекрасной, как сейчас. Просто жалко мужчин, которые будут смотреть на вас.
— Значит, ты считаешь меня очень добродетельной, бедная Кинетта?
— Увы! Госпожа маркиза, я каждый день молю небо, чтоб стать такой, как вы, но до сих пор…
— Полно, глупенькая! Подай мне мантилью и муфту.
В полночь я была в доме на улице Валуа. Я была тщательно закутана вуалью. Человек, похожий на лакея, встретил меня. Он был единственным живым существом, которое я увидела в этом таинственном жилище. По изгибам темного сада он провел меня к погруженному в мрак и тишину павильону. Тут, поставив в вестибюле свой зеленый шелковый фонарик, он открыл дверь в мрачные, низкие покои, с бесстрастным видом и почтительным жестом указал на луч света, исходивший из глубины анфилады комнат, и сказал мне таким голосом, словно боялся пробудить уснувшее эхо:
— Сударыня, вы здесь одни, еще никто не пришел. В летней гостиной имеется колокольчик, вы, сударыня, извольте только позвонить, если что‑нибудь понадобится.
И он скрылся, как по мановению волшебства, закрыв за мной дверь. Безумный страх охватил меня; я испугалась, не попала ли в западню; я окликнула его, он тотчас же явился; его торжественно глупый вид успокоил меня. Я спросила его, который час; я это и так прекрасно знала, ибо в экипаже раз десять нажимала пружинку своих часов, чтобы они звонили.
— Полночь, — ответил он, не поднимая на меня глаз.
Я увидела, что этот человек прекрасно знает свои обязанности. Я решилась войти в летнюю гостиную и убедилась в несправедливости своих опасений, увидев, что все двери, ведущие в сад, были только завешены шелковыми портьерами, разрисованными по — восточному. Ничто не могло быть прелестней этого будуара, который, в сущности, был просто — напросто небольшим концертным залом. Стены из белоснежного искусственного мрамора, рамы зеркал из матового серебра; музыкальные инструменты исключительной ценности, разбросанные на обитой белым бархатом мебели с жемчужными кистями. Весь свет падал сверху, но был скрыт листьями из алебастра, которые образовали как бы потолок купола. Этот мягкий матовый свет можно было принять за лунное сияние. С большим интересом и любопытством рассматривала я уединенное убежище, подобного которому никогда прежде не видела. Это был первый и единственный раз в моей жизни, что я вошла в дом свиданий. Потому ли, что эта комната отнюдь не была предназначена для того, чтобы служить храмом любовных таинств, которые там справлялись, потому ли, что Лелио велел убрать все предметы, которые могли оскорбить мой взгляд и заставить меня страдать от положения, в какое я попала, но она не оправдала того отвращения, какое я чувствовала, входя в нее. Одна только статуя из белого мрамора украшала середину комнаты. Это была античная фигура, изображавшая Изиду под покрывалом и с пальцем на губах; зеркала, отражавшие нас, меня и ее, бледных, одетых в белое, обеих целомудренно закутанных, настолько вводили меня в заблуждение, что мне нужно было шевельнуться, чтобы отличить от ее фигуры свою.
Вдруг эта мрачная, жуткая и вместе с тем восхитительная тишина была нарушена; в глубине открылась и закрылась дверь, под чьими‑то легкими шагами слегка скрипел паркет. Я упала в кресло ни жива ни мертва; я увижу Лелио вблизи, вне театра. Я закрыла глаза и, прежде чем открыть их снова, про себя сказала ему прости.