У Хубилай-хана была страсть к завоеваниям, а у Марко Поло — к путешествиям. Они нашли и прекрасно дополняли друг друга. Во всяком случае, рассказы венецианца были очень нужны великому хану для того, чтобы понимать, что творится в самых отдаленных уголках его империи. А Марко были очень нужны все эти «командировки», ведь он имел возможность утолять свою страсть за государственный счет.
Безусловно, Хубилай-хан привязался к молодому венецианцу. Впрочем, молодому ли? Ведь молодым он был, когда только приехал в Ханбалык. А теперь он повзрослел и сильно изменился. Постарел и великий хан, а старики во все времена и во всех странах не любят изменения.
Постарел и отец Марко Поло. Постарел и его дядя. Кстати, о том, что всё это время делали они, мы практически ничего не знаем. Наверное, они скучали на чужбине и очень хотели вернуться домой. И, наверное, в этом их взгляды на происходящее существенно отличались от того, что думал Марко. Ведь последнего никто не ждал в Венеции, и был он там никем. И наверняка, будь его воля, он так и жил бы себе при дворе Хубилай-хана, наслаждаясь полным соответствием своих желаний и своих возможностей.
Опасения венецианцев
У Генри Харта читаем: «Разъезды Марко по стране, выполняемые им правительственные поручения, его странствования в связи со своими собственными делами — всё это происходило теперь с гораздо большим размахом, чем в те дни, когда Марко только начинал свою службу у хана»{307}.
Но годы шли, и двадцатилетний молодой человек давно уже превратился в крепкого мужчину — сильного физически, умного, уверенного в себе и многоопытного. «С тех пор как венецианцы приехали в Китай, минуло уже семнадцать лет, и они затосковали по родине. В конце концов, они были здесь все-таки чужеземцами, и при мысли, что им никогда больше не увидеть родной земли, в сердца их закрадывался страх. Всё чаще им снилась Венеция, и какие бы почести и богатства ни приносила им жизнь в Китае, Поло начали обдумывать планы возвращения в Италию»{308}.
Впрочем, были и другие причины, которые заставляли венецианцев думать об отъезде из Китая, и они были куда более серьезными. На самом деле ностальгия — это всего лишь попытка сравнить наихудшее из настоящего с наилучшим из прошлого. И это вполне можно пережить. А вот то, что они пользовались покровительством и великими милостями Хубилай-хана и это просто не могло не вызывать по отношению к ним зависть и ненависть других приближенных Хубилая, это уже было гораздо важнее. И опаснее. Никколо и Маттео Поло прекрасно видели, как стареет и теряет силы великий Хубилай. Он родился в 1215 году, и теперь ему было «под восемьдесят». По тем временам это был весьма преклонный возраст, и венецианцы не могли не бояться того дня, когда великий объединитель Китая умрет. «Стоило их могущественному покровителю “вознестись вверх” на драконе, как они оказались бы перед лицом врагов безоружными, а их богатства почти неизбежно обрекли бы их на гибель»{309}.
Подобные опасения были небезосновательны, ведь во все времена после смерти одного государя и до провозглашения нового начиналась междоусобная борьба за власть среди наследников. А как говорится, паны дерутся, а у холопов чубы трещат…
В случае с венецианцами это значило бы лишь одно: «…если бы Хубилай-хан умер, пайцзы — защита их жизни — перестали бы что-либо стоить»{310}. Таким образом, «своевременное увольнение со службы у хана было вопросом жизни и смерти»{311}. К сожалению, как совершенно справедливо отмечает Генри Харт, «покинуть китайский двор было гораздо труднее, чем приехать туда»{312}.
Однажды Никколо Поло, заметив, что Хубилай пребывает в добром расположении духа, воспользовался случаем и попросил у него разрешения уехать. Он просил не только за себя, но и за своего сына с братом.
Оливье Жермен-Тома в связи с этим замечает: «Можно предположить, что желание уехать было более сильным у отца и дяди. Можно даже дойти до представления о том, что просьба Никколо, адресованная императору, не разделялась Марко. <…> Он вполне мог кончить свои дни в Китае»{313}.
В любом случае, услышав такую просьбу, Хубилай-хан поинтересовался, по какой причине венецианцы хотят пуститься в столь долгий и опасный путь, во время которого они все могут погибнуть. Он сказал:
— Почему вы хотите умереть в пути? Скажите мне. Если вам нужно золото, я дам его намного больше, чем вы получите дома. Впрочем, как и всего иного, о чем вы только попросите…
Никколо Поло бросился на колени и воскликнул:
— То, о чем я говорю, не ради золота, а потому, что в моей стране у меня есть жена и по христианскому закону я не могу ее бросить, пока она жива.
Довод этот, прямо скажем, звучит странно, ведь происходил он от человека, который в свое первое путешествие, погнавшись за барышом, ушел на много лет, а возвратившись в Венецию и взяв новую жену, всего через два года оставил ее. Естественно, главная причина заключалась в другом: думать о возвращении в Венецию он начал «по соображениям личной безопасности — только после семнадцати лет жизни в богатстве и почете»{314}.
Но, как бы то ни было, Хубилай-хан ответил ему так:
— Ни за что на свете я не хотел бы отпускать вас из своей страны, но в ее пределах я позволяю вам ехать, куда вы пожелаете.
Как написано в книге Марко Поло, венецианцев он «любил сильно, при себе хотел держать и об отъезде и слышать не желал»{315}.
Но и это не объяснение. Скорее всего, Хубилай-хан прекрасно понимал, что окружающие увидят в их отъезде признак ослабления его власти, а этого он никак не мог допустить. А посему, сколько ни просили Поло его, великий хан каждый раз отвечал одно и то же. И наши венецианцы уже совсем было впали в отчаяние, но благосклонная судьба вдруг в очередной раз выручила их. И, надо сказать, в самый нужный момент.
По сути, это был счастливый случай…
Монгольская принцесса Кокачин
Этот счастливый для венецианцев случай заключался в следующем: у Аргуна (в некоторых источниках — Аргона), внучатого племянника Хубилая, умерла жена. Жену эту звали Болгана, и умерла она 7 апреля 1286 года.
Лоуренс Бергрин уточняет: «Аргон или Аргун, как его иногда называли, был “правителем Леванта”, западной державы, ненадежно присоединенной к империи монголов»{316}.