Убедившись, что герб Отторино — разделенный на четыре поля красно-белый шит со змеей в середине — выставлен вместе с другими, Лупо двинулся дальше. Чем ближе подъезжал он к месту состязания, тем сильней теснился и шумел народ.
В одном месте пел менестрель, аккомпанируя себе на лютне, в другом — жонглер под дудку и барабан водил по кругу мартышек и собак; чуть поодаль бродячий торговец продавал ладанки и снадобья от лихорадки, расхваливая чудодейственные свойства трав святого Павла и святой Аполлонии. Повсюду виднелись палатки, в которых сидели игроки в кости, шашки и в любимые азартные игры того времени, называвшиеся «россыпь» и «ремешок». Хотя эти игры и были запрещены законом, предприимчивые мошенники все же безнаказанно раскидывали свои сети для уловления простаков. Народ толпился возле лавок, навесов и просто столов, с которых торговали жареной бараниной, свининой и телятиной с разными приправами, а также ржаным и пшеничным хлебом, ячменными лепешками, мальвазией, верначчей, верначчуолой и другими винами и снедью.
На противоположной стороне, справа от поля, торговали оружием.
— Как идут дела, Джакомо? — спросил Лупо краснощекого толстяка, который стоял у входа одной из лавок и разглядывал прохожих.
— Так себе, — отвечал оружейник. Это был Джакомоло Бираго — один из самых известных панцирных мастеров. — Хотя по нынешним временам и совсем неплохо, — добавил он.
— А ты не забыл отправить латы Отторино?
— Как же, я отнес их ему еще утром, сам примерил, и он в них — как картинка. Скажу тебе по чести, это такие доспехи, что ими можно гордиться: нагрудник не пробьешь кинжалом, я его сам закалил, а посредине золотом навел арабески. И дело не в том, что это моя работа, но, ей-богу, я перещеголял и Бьяссоно, и Пьеро дельи Эльминульфи, и Эсторе Казато.
В это время к лавке подошел какой-то старик, закутанный в коричневый плащ и в капюшоне, шлык которого был обмотан вокруг шеи.
— Послушайте, мастер, — сказал он Джакомоло, — мне нужен шлем хорошей закалки, с широким оплечьем и заклепанным забралом.
— Тот, что совсем закрывает лицо и открывается сзади?
— Вот-вот.
— Нет, такого старья не держу. У нынешних шлемов рыцарь может поднять и опустить забрало, когда хочет. Если желаете, могу вам предложить такой товар наилучшей выделки. Посмотрите сами. — И с этими словами он повернулся ко входу в лавку, но покупатель его остановил.
— Нет, нет, — сказал он, — не утруждайте себя, мастер, мне нужен только такой шлем, о котором я вам говорил. Где бы мне его достать?
— Попробуйте спросить в четвертой или пятой лавке, начиная от моей. Вы умеете читать?
— Нет.
— Все равно, вы не ошибетесь. А то просто спросите Амброджо Каймо, — вам каждый покажет его лавку. У него, пожалуй, найдется то, что вам нужно, — он всяким старьем торгует. А если и у него нет, то больше можете не искать.
— А если найдется, то сколько это может стоить?
— Как вам сказать? — ответил Бираго, растягивая слова и пожимая плечами. — Это все равно что спрашивать, сколько стоит реликвия — может быть, больше, а может быть, и меньше: все зависит от набожности покупателя и от совести продавца.
— Простите, что я вас побеспокоил, — сказал старик и пошел дальше
— Что это за шлем он хочет купить? — спросил Лупо, вновь завязывая разговор с оружейником.
— Такие шлемы, — отвечал Бираго, — употребляли раньше те, кто хотел участвовать в состязании или турнире, не открывая своего имени. Они целиком выкованы из одного куска, и потому нет опасности, что от удара копья забрало откроется и все увидят лицо сражающегося.
— А, понятно! Скажи-ка мне, наместник еще не приехал?
— Нет, но уже сражаются с чучелом. А как только он приедет, начнется турнир.
— И долго еще ждать? — спросил Лупо.
Вместо ответа оружейник поджал губы и покачал головой, но через минуту, понизив голос, сказал:
— Таковы уж нынешние господа! Был бы на их месте Марко! — И он тяжело вздохнул.
— Да, если бы это был Марко! — ответил Лупо, тоже вздыхая.
— И зачем было ему уезжать? — продолжал еще тише оружейник. — Он должен был бы остаться здесь, с нами, — ведь мы все его сторонники. В нашей округе все, от аббата до последнего мальчишки, готовы пойти за него в огонь и в воду.
— А солдаты! — воскликнул Лупо. — А сеньоры! Да и вообще все. Но как знать, может, он тоже не зря уехал. Я думаю, что тут дело не такое простое, как кажется.
Их разговор был вновь прерван появлением старика в плаще, который возвращался назад со шлемом в руках.
— Эй, добрый человек! — окликнул его оружейник. — Нашел ты его все-таки?
— Да, — ответил тот, приближаясь и показывая шлем, который надел на кулак. — Я купил его там, где вы посоветовали.
Бираго открыл шлем, тщательно осмотрел его изнутри и снаружи, а затем сказал:
— Английская работа. Сколько с тебя взял Каймо?
— Угадайте.
— Восемь серебряных амвросиев.
— Больше.
— Имперскую лиру?
— Еще больше.
— Ну, так скажи сам, что-то я не догадываюсь.
— Я заплатил два золотых флорина.
— Два золотых флорина?
— Да, два золотых флорина, по тридцать имперских сольди.
«Вот грабитель!» — хотел было сказать оружейник, но прикусил язык и, возвращая шлем незнакомцу, пробормотал только:
— Надо сказать, немало должно быть флоринов у того, кто отдает два флорина за это старое железо.
— Кто же будет носить этот шлем? — прямо спросил Лупо у незнакомца, но тот приложил палец к губам и направился к тому переулку, из которого пришел.
Оба собеседника провожали незнакомца взглядом до тех пор, пока он не исчез в толпе. Тогда оружейник сказал:
— Понес кому-то, кто хочет, чтобы его не узнали на турнире.
— Если бы меня не ждали, — добавил Лупо, — я бы пошел за ним следом и поглядел бы, где сядет эта птичка.
В это время к лавке подошел какой-то покупатель и спросил у Бираго кинжал. Оружейник, приподняв перекладину у входа пригласил его в лавку, и лимонтец, поняв, что торговец будет занят, отправился дальше.
Сделав в толпе большой круг, он наконец выбрался к той части поля, где были построены ложи и многоступенчатые деревянные трибуны, полого спускавшиеся в сторону города и круто обрывавшиеся с края, граничившего с лесом.
Лупо прошел на поле и увидел трибуны под балдахином, украшенные гирляндами, коврами, шелком, золотой и серебряной парчой. В передних рядах сидели рыцари, дамы и благородные девицы; за ними стояли оруженосцы и пажи. Повсюду колыхались перья, виднелись шляпы и пышные головные уборы, поблескивало оружие, сверкали драгоценности, Большая ложа с колоннами, обтянутыми белым бархатом с золотым шитьем, выглядела странно пустой среди этой пестроты. Она предназначалась для наместника императора и его свиты. Над ней сверкали изображения змеи, а выше — черного орла: гербы Висконти и императора.
На обширной площадке, устроенной посреди поля, торчало укрепленное на колу чучело, изображавшее вооруженного рыцаря со щитом в левой руке и тяжелым толстым копьем — в правой; и каждый, у кого была лошадь, мог при желании испытать на этом чучеле свою силу и ловкость. Это называлось «сражаться с чучелом» или «с сарацином», так как позднее чучело стали наряжать в одежду мавра. В те времена и в последующие века это было одно из любимых народных развлечений и вместе с тем неплохая школа владения оружием. Упражняясь, юноши приучались метко поражать врага в голову и грудь, то есть наносить удары, считавшиеся единственно достойными и дозволенными.
Копья участникам этого состязания вручались судьями и были одинаковой длины и толщины. Тот, кто сломал больше копий и нанес больше хороших ударов, объявлялся победителем.
Но самое любопытное заключалось в том, что при неверном ударе у чучела срабатывала пружина, заставлявшая его с помощью особого механизма и скрытых гирь вращаться вокруг оси и наносить ответный удар неловкому бойцу.
На другой стороне поля, напротив площадки с чучелом, возвышалось иное сооружение, которое мы сейчас вам опишем. Из земли торчало толстое бревно высотой примерно с человека среднего роста. На нем была горизонтально укреплена на железной оси жердь, которая начинала вращаться, стоило до нее дотронуться. Всадники должны были скакать во весь опор и нанести удар копьем по одному из концов жерди. Искусство заключалось в том, чтобы избежать удара, наносимого противоположным концом вращающейся жерди. Участники этой игры рисковали жизнью, а епископы не раз запрещали ее так же, как и турниры и другие опасные развлечения, но запреты епископов и пап, и даже вселенских соборов [], оставались гласом вопиющего в пустыне.
15
Вселенскими соборами называются съезды высшего духовенства католической церкви, на которых решаются наиболее важные вопросы.