Заметив смятение Биче, отец решил уберечь ее от этого слишком тяжелого для нее зрелища и, взяв ее за руку, попытался заставить девушку встать и выйти из ложи; но несчастная, для которой ждать дома известий о поединке и все время томиться предчувствиями худшего было бы еще невыносимей, чем видеть все своими глазами, отказалась следовать за ним.
— Разве ты не поняла, кому брошен вызов? — сказал ей граф изменившимся голосом.
— Я знаю: Отторино, — спокойно отвечала девушка, которая, твердо решив остаться, собрала в эту минуту все свои силы.
— Но ведь оружие… — продолжал, запинаясь, отец, — но ведь вызов…
— Оружие у них с острыми концами и заточенными лезвиями, — продолжала Биче, которой отчаяние придало уверенности, — а вызван он для боя насмерть, я все это видела. Но я не хочу уходить отсюда.
Тем временем Отторино, закованный в броню с ног до головы, вышел из шатра, подошел к своему боевому коню, которого держал под уздцы Лупо, ухватился рукой за переднюю луку и, несмотря на тяжесть доспехов, легко оттолкнулся от земли и сел прямо в седло.
Судьи поля выбрали два острых копья с древком из прочного, тяжелого дуба, с серебряными наконечниками и железными напятниками. Убедившись после строгого и тщательного осмотра, что оба копья одинаковы по гибкости, весу, качеству дерева и железа, а также по отделке, они передали одно из них рыцарю, сделавшему вызов, а другое — его противнику и велели обоим сделать круг по арене.
Двигаясь рядом, противники стали объезжать поле вдоль ограды и лож, каждый в сопровождении своего оруженосца. Весь закованный в железо, неизвестный рыцарь легко и непринужденно сдерживал могучего коня, который от грома рукоплесканий начал горячиться, то вставал на дыбы, то порывался скакать и грыз удила, так что с его морды хлопьями падала пена. Рыцарь же, прочно сидевший в седле, держался прямо и уверенно, с удивительно строгой осанкой и природным изяществом. Лупо, ехавший в нескольких шагах от него, изумлялся ширине его плеч, прекрасной соразмерности всех членов, горделивой посадке головы, и в его душу невольно закрадывался страх за его господина. Лупо заметил, что на нем был шлем со сплошным забралом, и сразу же его узнал — это был тот самый шлем, который накануне купил старик в коричневом плаще.
Отторино скакал рядом с этим богатырем, подняв забрало, и из-под него выбилось несколько черных прядей, падавших на его лицо, полное открытой юношеской отваги. Под ним был прекрасный чалый андалузец, не такой могучий и грозный, как конь его противника, но полный огня, испытанный в боях, понятливый и послушный узде, голосу, знаку и, я бы сказал, даже мысли своего хозяина. Отторино умело заставлял его проделывать вольты, вставать на дыбы, идти то рысью, то галопом и грациозно поворачивать, так что казалось, будто он готовился не к смертельной схватке, а к демонстрации оружия или к рыцарской карусели.
Поравнявшись с ложей графа дель Бальцо, Отторино учтиво приветствовал отца и дочь, но граф сделал вид, что не заметил его, а Биче ответила ему лишь робким, беглым взглядом. Точно завороженная какими-то могучими чарами, она не могла в этот миг отвести глаз от незнакомого рыцаря. Она видела длинный, острый, блестящий наконечник его копья, и ей казалось, что холодное железо впивается ей прямо в сердце. И она не сводила с рыцаря глаз, точно хотела уничтожить его своим взглядом.
Незнакомец, ни разу не повернувший головы ни вправо, ни влево, слегка поклонился в сторону ложи графа дель Бальцо. После того как рыцари проехали вдоль всей ограды, поле было освобождено для их поединка. Как говорилось в те времена, между ними поделили поровну землю и солнце, то есть поставили друг против друга на равном расстоянии от центра арены и так, чтобы солнце светило сбоку, — таким образом, связанные с этим выгоды и неудобства были одинаковы для обоих.
Бесчисленные зрители, толпившиеся в ложах, у ограды, взобравшиеся на скамьи, на повозки и на временные мостки, вскарабкавшиеся на деревья соседней рощи, на крыши сараев и немногих домов, стоявшие вокруг поля, замерли в ожидании. Не нашлось бы ни одного человека, у которого сердце не трепетало бы от нетерпения, от зависти, от радости или страха. Вот-вот должен был прозвучать сигнал к началу боя, как вдруг произошло нечто такое, что разом взбудоражило всю толпу и чуть было не поколебало и без того шаткую власть Адзоне.
Лупо, стоявший позади Отторино, увидел, что наместник сделал какой-то жест, и по ошибке принял его невольное движение за знак, который он должен был подать трубачу, чтобы тот протрубил сигнал к бою. Тогда громким голосом, раскатившимся в наступившей тишине от одного края поля до другого, он воскликнул:
— Да здравствует Марко Висконти!
Это был боевой клич его господина, который, едва услышав эти слова, поднял вверх руку в железной перчатке и повторил вслед за Лупо:
— Да здравствует Марко Висконти!
Однако ни Отторино, ни его противник не сдвинулись с места, так как не было звука трубы. Но толпа зрителей, вся состоявшая из тайных сторонников Марко и смутно знавшая, что против него плетутся какие-то козни, решила, что это — условный знак какого-то заговора, сигнал к восстанию против наместника, и в один миг тысячи голосов дружно откликнулись со всех сторон, многие схватились за оружие, и вся масса людей пришла в движение, озираясь, не видно ли где-либо знамени или вождя, вокруг которых можно было бы сплотиться. Появись Марко в этот момент и покажись он народу, все было бы кончено. Немногочисленные солдаты наместника в испуге столпились вокруг его ложи, и на какой-то миг сам Адзоне и оба его дяди — Лукино и Джованни — решили, что они погибли.
В самый разгар возмущения, когда крики стали громче и злее, неизвестный рыцарь, так и не тронувшийся с места, поднял руку к шлему и попытался приподнять забрало, словно забыв на минуту, что оно составляет одно целое со шлемом, но это движение было коротким и, по-видимому, непроизвольным. Рыцарь быстро опустил руку, оперся сжатым кулаком на стальной набедренник и, оставаясь неподвижным, продолжал наблюдать из-под забрала за всей этой шумной суматохой.
Тем временем по полю забегали герольды, распорядители и их помощники. Они принялись кричать, призывая всех успокоиться и вернуться на свои места. Мало-помалу буря начала слабеть и вскоре совсем утихла. Возбужденные юнцы, у которых чесались руки, люди робкие, не желавшие, чтобы их затолкали в толпе, и любопытные, шумевшие больше всех и самые многочисленные, возвратились на свои места. Одни были вне себя от ярости, другие смеялись, а третьи расспрашивали, что, собственно, случилось.
Когда вновь воцарилась тишина и спокойствие, прозвучала труба, и оба соперника двинулись навстречу друг другу, прикрывая грудь щитом и наклонив голову так, чтобы верхний его край находился на уровне глаз.
Однако неизвестный рыцарь, намеревавшийся с первого же раза нанести врагу изощренный удар, не стал пришпоривать коня и пускать его во весь опор, а двинулся вперед умеренным галопом и, оказавшись в пределах досягаемости, подставил яростно налетевшему на него противнику наклоненный щит, так что направленное в него копье скользнуло по гладкой поверхности и прошло мимо, едва задев его за бок. Тем временем, прицелившись в голубую перевязь, которую Отторино надел в тот день поверх доспехов, неизвестный рыцарь пронзил ее копьем насквозь и, проскакав мимо, сорвал ее с плеча юноши.
Этот блестящий, мастерской удар не был, однако, по достоинству оценен зрителями, которые, приписав его случаю, стали даже роптать, сожалея, что первые удары пропали даром. Оба соперника промчались дальше, каждый в свою сторону, а затем, достигнув исходной меты, быстро повернули коней и вновь яростно устремились навстречу друг другу. На этот раз неизвестный рыцарь также пустил своего коня вскачь и так сжал ему коленями бока, что могучий конь весь напрягся, и видно было, что он жадно хватает воздух, стараясь перевести дыхание. Налетев со страшной силой посреди поля на своего соперника, Отторино сломал копье о навершие его щита, однако тот даже не покачнулся в седле и мгновенно нанес Отторино ответный удар по забралу и поворотом копья сбросил его с коня, который, почувствовав, что седло опустело, остановился как вкопанный и повернул голову назад, словно ожидая, что хозяин вернется и снова сядет на него.