Что же касается графа, то он соглашался на эту тяжкую жертву, чтобы сохранить пути для отступления и в любом случае иметь возможность заявить Марко, будто он вовсе не нарушил своего слова, чтобы заставить того поверить, будто Отторино похитил его дочь, или она сама сбежала с ним, или вообще придумать что угодно, лишь бы выгородить себя.
Так обстояли дела в то время, когда между Лодризио и Пелагруа произошел разговор, о котором мы только что рассказали.
Было решено устроить венчание в доме графа, как только будет снята осада и прекратятся военные действия. Граф согласился на него только с условием, что брак будет заключен тайно, что новобрачные тут же уедут в Кастеллето — маленький замок на Тичино, которым, как мы уже упоминали, владел Отторино, — и что они задержатся там не дольше, чем это будет необходимо, чтобы подготовиться к поездке в Святую Землю. Лауретта и Лупо, которым предстояло их сопровождать, были рады разделить с ними их судьбу.
Время шло, и то мгновение, которого все ждали с таким трепетом — одни с невыразимым страхом, другие же с нетерпением, — все приближалось. Уже Баварец, отчаявшись чего-либо достичь затяжной осадой, предпочел пойти на переговоры с Адзоне и снял свой лагерь. Мало-помалу отряды крестьянских ополченцев, прибывшие в Милан, чтобы помочь ему в минуту опасности, стали покидать город, отправляясь по домам. Жители Лимонты также готовились к возвращению в родные горы, гордясь славой, обретенной в ночной стычке, в которой они потеряли всего четырех человек, павших от немецких клинков.
Копейщики монастыря святого Амвросия, которые по распоряжению наместника должны были оставаться в Милане, пришли пожелать доброго пути своим друзьям. Лупо спросил, где Винчигуэрра, которого не было видно среди собравшихся, и ему ответили, что он погиб в одной из вылазок в Борго возле ворот Тичино. Некоторые из его товарищей, стоявшие на башне, видели, как он был сбит с коня, но, поднявшись, продолжал отбиваться, словно лев, размахивая железной палицей. На какой-то миг он исчез в толпе врагов, навалившихся на него со всех сторон. Многие думали, что он попал в плен, но вскоре все увидели его окровавленную голову, насаженную на копье.
— Он погиб, как настоящий солдат, выполняя свой долг, — сказал Лупо. — Да упокоит господь его душу!
И после этого разговор шел только о вещах приятных.
В то утро, когда славные горцы должны были тронуться в путь, к графу под большим секретом вызвали лимонтского священника, чтобы обвенчать Отторино и Биче. Хотя Адзоне на самом деле уже примирился с церковью, в Милане продолжало еще действовать папское отлучение, снятое лишь несколько месяцев спустя. Вот почему бракосочетание прошло скромно, без обычных церемоний и торжеств, приличествующих знатности и богатству новобрачных.
Марта, мать утонувшего Арригоццо, собрав свои пожитки, пришла в это утро попрощаться с семьей графа, в доме которого ее так гостеприимно и сердечно приютили.
Эрмелинда предложила ей и ее мужу остаться в доме графа. Микеле было уже заколебался, но добрая старуха, отведя его в сторону, сказала так:
— Послушай, Микеле, проживем те немногие дни, которые нам остались, как жили всегда. Вспомни, в те неурожайные годы, когда наш бедный Арригоццо (да будет господь к нему милостив) был еще малышом, разве провидение нас когда-нибудь оставляло? Разве мы обременяли кого-нибудь? Благодарение богу, глаза мои еще видят, пальцы мне еще служат; буду вязать весь день, а если понадобится, и всю ночь — так мы забудем о времени и как-нибудь перебьемся.
Выслушав ее, муж вытер глаза и сказал:
— Ты права, Марта.
И оба они уехали вместе со своими земляками.
Бедная женщина, как мы говорили, явилась попрощаться к графу, держа в руках все свои скромные пожитки. Она низко поклонилась хозяину и поцеловала руку хозяйке дома, которая заговорила с ней самым приветливым и любезным тоном, что было особенно редко в те времена, когда разница в общественном положении проявлялась намного сильнее, чем в наши дни, и когда, казалось, и общие взгляды, и обычаи, и законы не допускали какой-либо близости между знатью и простыми людьми, словно они были существами разной породы.
Графиня тайно уже вручила священнику, хорошо знавшему щепетильность и скромность своих земляков и особенно робкий и стеснительный характер Марты, добрую пригоршню серебряных амвросиев и просила его как можно осторожнее и деликатнее передать их старушке, которая так твердо и даже не без гордости сносила свою честную бедность.
Под конец Марта подошла к Биче и хотела было поцеловать ей руку, но та ласково погладила по плечу и сказала:
— Прощай, добрая Марта! Помни обо мне, помни, что в те дни, когда я была маленькой, ты часто носила меня на руках. Молись за меня и прощай. Быстро пройдут оставшиеся мне дни, и когда ты узнаешь, что путь мой окончен, пролей слезу над бедной Биче, которая родилась и росла среди вас и надеялась, устав от жизненных мучений, уснуть под милой землей своей родины, оплакиваемая своими родными и близкими.
Пораженные и словно зачарованные неведомым духом, который, казалось, говорил устами их дочери, граф и Эрмелинда смотрели на нее, не осмеливаясь ее перебить, но когда в ее последних словах прозвучало глубокое и ясное предчувствие близкого конца, оба не смогли более сдерживаться и зарыдали.
Жена лодочника, с которой прощалась девушка, была охвачена состраданием и нежностью, когда Биче с тоской и любовью заговорила о столь дорогих ее сердцу местах. Рыдая, Марта пыталась ощупью найти руку дочери графа. Наконец ей это удалось, и она с мягкой настойчивостью притянула ее к себе, покрывая бесчисленными поцелуями.
Несколько минут царило молчание. Одна Биче не плакала: слишком сильное волнение не давало прорваться навертывавшимся на глаза слезам. Наконец, когда она немного успокоилась, ее захлестнул прилив необычайной нежности. Слегка пожав руку Марты, она вновь повторила:
— Прощай, молись за меня!
И когда та направилась к двери, Биче бросилась на шею к матери и, спрятав лицо у нее на груди, залилась горькими слезами.
Глава XXIII
Как только раздался звук рога, который был сигналом к отправлению ополченцев из Лимонты, Биче перестала плакать, вытерла глаза и лицо и вышла на балкон, а за ней последовали отец и мать. Они смотрели, как из ворот вынесли знамя с изображением аиста, как священник вышел первым, а за ним по двое пошли его земляки, направляясь к воротам Альджизио. Лодочник и его жена замыкали процессию. Марта подняла голову, чтобы попрощаться с господами, и была приятно обрадована, увидев, что Биче оправилась и вышла проводить их.
Было решено, что новобрачные выедут в Кастеллето утром следующего дня.
Когда настал условленный час, девушка, внешне все время остававшаяся спокойной, оторвалась наконец после долгих объятий и бесчисленных поцелуев от матери и, оставив ее всю в слезах, бросилась к лестнице, поспешно спустилась во двор, вскочила на приготовленного ей коня и выехала на улицу. Отторино, Лупо, Лауретта и двое оруженосцев графа, которые должны были сопровождать супругов до Кастеллето, немедленно сели на своих лошадей и последовали за ней. У ворот Биче увидела сокольничего и его жену, которые ждали здесь, чтобы попрощаться с ней и со своими детьми. Но при одной мысли, что ей придется вновь испытать волнение прощания и горечь разлуки, Биче ощутила столь сильное желание поскорее оказаться вне родных стен и вдали от людей, с которыми ей так трудно было расставаться, что она проехала мимо, опустив голову на грудь, и не ответила на поклон сокольничего и его жены.
Маленькая группа в молчании проехала значительную часть пути, ведущего в Сесто Календе. Наконец Отторино, положив руку на шею послушного иноходца, на котором ехала Биче, и не мешая его мерному шагу, заговорил: