— Послушайте, моя радость, состязание должно быть равным, а у тебя конь посильнее, не так ли, прекрасная моя душечка?
— Верно, верно, — сказал один из распорядителей, — пусть Тремакольдо дадут другого коня, а его лошадка пока постоит в конюшне под присмотром судей турнира.
Тут же привели отличного скакуна, того самого, которого отобрали у Отторино.
— Вот теперь все в порядке, — заявил шут, — мне сказать больше нечего.
Изобразив с дурашливым видом рыцаря, опускающего забрало, он натянул сетку на лицо и крикнул, чтобы подали сигнал.
Затрубил рог, звук его разнесся по всему замку и достиг ушей человека, о котором не думал никто, кроме шута, и у которого при этом сигнале сильно забилось сердце. Соперник Тремакольдо подобрал поводья, пришпорил коня, поскакал к мишени и поразил ее в самую середину. Под одобрительные крики он вернулся на прежнее место, снова разогнал коня, прицелился в забрало сарацина и снова метко поразил цель. Новые рукоплескания, новые крики восторга. Теперь очередь за Тремакольдо, но где он?
— Где Тремакольдо? — спрашивают в толпе.
Его нигде нет. Мальчик держит под уздцы приготовленную для него лошадь, но шута нигде не видно.
— Тремакольдо! Тремакольдо! Куда ты пропал! Что это? Новая затея? Говорили же, что из этого ничего не выйдет! Хорошо еще, что хоть конь его здесь. Тремакольдо! Тремакольдо!
Но вот на лестнице, приплясывая, появляется Тремакольдо. Большими прыжками он приближается к коню, вскакивает на него, хватает копье, устремляется к сарацину и поражает его с такой силой, что кол, на котором он установлен, не выдерживает и все сооружение валится на землю. Нанеся этот блестящий удар, шут, а вернее, Лупо (читатели, конечно, уже догадались, что это был он), переодетый в шутовское платье, с сеткой, опущенной на лицо, разворачивает коня и, не обращая внимания на громовые клики восторга, пересекает двор, въезжает на подъемный мост и ветром мчится в поле.
Толпа бежит за ним, но вскоре все видят, что он скачет прямо по дороге, никуда не сворачивая.
— Тремакольдо! Тремакольдо! — кричат ему вслед. — Конь твой! Ты победил!
Но тот словно одержимый несется все дальше и дальше. В толпе строят самые разные предположения.
— Он небось думает, что проиграл, вот и сбежал, чтобы не потерпеть убытка.
— Как бы не так! Он не хуже нас знает, что это самый лучший удар — опрокинуть сарацина наземь.
— Так в чем же дело?
— В чем дело? Верно, опять выкинет какую-нибудь штуку, чтобы выставить на посмешище этого медведя. Ведь тот думал, что шут побоится и промахнется по мишени, а теперь ему не избежать позора.
— Да бросьте! Ведь он оставил свою лошадь, верно? Ну, так и вернется!
Пока мнимый Тремакольдо скакал во весь опор по дороге, настоящий Тремакольдо сидел в укромном уголке замка. Да, недурную надо было иметь ему голову, чтоб незаметно улизнуть! Но предоставим действовать шуту — он уже все обдумал, обо всем позаботился. Кроме главных ворот, в крепости имелся еще запасной выход, который вел в небольшой дворик, служивший конюшней. На него-то как раз и рассчитывал Тремакольдо. В самом начале состязания он отвел в сторону сторожа этих ворот и сказал ему, что спор идет понарошку, чему легко было поверить, и что он просит его открыть ворота и подвести к ним поближе его коня. Он намекнул сторожу, что хочет выехать из крепости незаметно для других, а затем неожиданно появиться в главных воротах и выкинуть одну штуку… Ну, в общем, сторож сам увидит, как все животики надорвут от смеха. Доверчивый простак сделал все, как его просили: распахнул ворота, приготовил коня, помог шуту сесть в седло, тихонько, без стука, закрыл за ним ворота и бросился затем на главную площадь, чтобы посмотреть на его возвращение. Но там не было ни души: все выбежали на насыпь поглазеть, как Лупо, переодетый Тремакольдо, ветром мчался по дороге. Сторож тоже успел добраться до одной из бойниц, откуда едва разглядел удаляющегося шута.
— Как же это? — сказал он про себя. — Я его только что выпустил, а он уже вон куда умахал! Дьявол, что ли, в него вселился? Ну и чудеса!
Лупо мчался напрямик по дороге, а Тремакольдо извилистыми тропками спустился вниз через лес. К вечеру оба встретились в Милане, в доме графа дель Бальцо.
Легко себе представить, как обозлились и испугались негодяи, когда они поняли, что шут не вернется обратно, обнаружили пустую темницу, догадались, что птичка улетела, и подумали о том, в какое бешенство придет их хозяин, когда узнает о случившемся.
Глава XXVI
Эрмелинда и граф заставили сына сокольничего повторить все подробности странной истории, в которую он оказался замешан, хотя, конечно, и не в качестве главного лица. Но Лупо мало что мог рассказать: с той минуты, когда он оставил Биче в Галларате, отправившись в Сеприо на поиски Отторино, он ничего не слышал о пропавших. Его самого перед самым замком захватила какая-то шайка вооруженных людей, ему завязали глаза, куда-то долго вели и бросили в темницу, где он и сидел, пока его наконец не вызволил Тремакольдо.
Все было загадкой в этом деле. Единственный свет на случившееся, казалось, проливало письмо от Марко, после получения которого Отторино поскакал в замок Сеприо. Правда, его имя могли нарочно вставить в письмо те, кто хотел устроить ловушку и похитить новобрачных. Лупо был в этом уверен. Граф, совершенно терявшийся при одном упоминании о Марко, ухватился за это объяснение, словно утопающий за соломинку. Но Эрмелинда, знавшая о любви Висконти к Биче, решила, хотя и не имея никаких доказательств, что именно он и похитил ее дочь. Однако она ничего не сказала мужу, боясь, что своими подозрениями и трусливыми опасениями он помешает ей пойти по тому пути, который, как она надеялась, мог вывести их из тупика.
Она тайно вызвала Лупо в свои покои и сказала ему:
— Послушай, у меня есть для тебя трудное и опасное поручение. Возьмешься ли ты за него из любви к своим прежним господам? Я ни на кого так не полагаюсь, как на тебя, и никому так не доверяю.
— Госпожа моя, окажите мне такую милость, скажите, что вы хотите мне поручить, и я постараюсь доказать вам и свою храбрость, и свою верность.
— Я хочу послать тебя в Лукку, чтобы ты отвез письмо Марко, — сказала Эрмелинда.
— И это все? — отвечал Лупо. — Предстать перед Марко! Да я сам не знаю, что дал бы, лишь бы удостоиться этой чести.
— Послушай, Лупо, я уверена, что если он остался таким, каким был некогда, если характер его не изменился со времени его молодости, то тебе нечего опасаться.
— Простите меня, госпожа, простите, но об этом не приходится и думать! Неужели вы полагаете, что я не доверился бы Марко! Благородней его нет никого на свете! Да будь я не таким ничтожным человеком, как сейчас, а бароном, или князем, или королем, и самым заклятым из его врагов, то и тогда я не побоялся бы уснуть, положив голову к нему на колени, и чувствовал бы себя безопаснее, чем в собственной постели. Послушайте, то, что я скажу, может показаться вам странным, но я так люблю этого человека и так ему предан, что пожелай он казнить меня, хоть это и вовсе невозможно, все равно я не почувствовал бы никакой горечи; я считал бы, что хорошо прожил свою жизнь, так хорошо, что и после последней исповеди не смог бы представить себе ничего лучше.
— Значит, ты поедешь!
— Да еще с какой охотой! Я же говорю, что сто лет мечтал поехать к нему.
— Одно меня беспокоит, — продолжала Эрмелинда. — Как бы те, кому, быть может, важно помешать тебе доехать до цели, не устроили по дороге ловушки.
— А чтобы этого не случилось, будем действовать быстро и без шума, — заключил Лупо, — и постараемся не попасть снова впросак. Да я и сам не буду хлопать ушами: раз уж лисица оставила хвост в капкане, поди поймай ее снова.
— Вот, возьми письмо, — сказала графиня. — Я тоже считаю, что чем быстрее мы будем действовать, тем лучше.