Книга печаталась в Петербурге, а цензуру проходила в Москве. Чтобы избежать придирок столичных чиновников, Кулиш по дороге на Украину сам отвез рукопись знакомому московскому цензору Н. Ф. Крузе, прослывшему в литературных кругах либералом, и 7 августа 1857 года получил цензурное разрешение.
В последних числах ноября сборник вышел в свет. На титульном листе значилось: «Народні оповідання Марка Вовчка. Издав П. А. Кулиш. Санкт-Петербург, 1858».
ПУТЕШЕСТВИЕ В ОРЕЛ
Марию Александровну звали в Орел друзья, настойчиво приглашала тетка, мечтавшая повидать Богдасика. Был еще один повод для поездки: хотелось полечиться у доктора Кортмана — мучили головные боли и частые простуды. Письмо Кулиша из Москвы с добрыми вестями и приглашением заехать к нему на хутор Мотроновку побудило ускорить сборы. Оставив «колонию» на попечение матери, в двадцатых числах августа она отправилась в далекий путь.
Послания Афанасию с дороги и из Орла — чудесные образцы украинской эпистолярной прозы. Перед нами сложившийся художник. Марко Вовчок умеет в нескольких словах набросать выразительный портрет или жанровую бытовую сценку, сдобрить рассказ юмором, закрепить мимолетное впечатление, воспроизвести со всеми интонациями живую разговорную речь.
Четырехлетний Богдась, веселый, здоровенький, любопытный мальчик, — главный герой писем. Все ему нужно знать: и как по-польски конопля называется, и есть ли в Киеве дети малые, и куда с поля гречку свозят. С каждым он знакомится и всех потешает. А что было, когда приехали в Киев! Кричит, радуется, заговаривает с прохожими, пристает с вопросами…
Отдыхали у родителей Барщевского. Навестили Михаила Андреевича Тулова. Встретил, как отец родной, расспрашивал про всех учителей. Богдан увидел его и сразу узнал: «Наш дирехтор…»
В Чернигове остановились у брата Ильи Петровича Дорошенко. В помощь путешественнице он отрядил до Орла и обратно деревенского хлопца Якима. Мария Александровна ходила на могилу дочки. Пока искала, Богдан все бегал и спрашивал: «Де моя сестричка маленька похована?» Виделась с Шишацким. Подарил вторую часть «Української квітки» — только что изданный сборничек своих стихов. Столкнулась на улице с Тулубом: «Такой, как был, ничуть не изменился».
26-го утром «отправились дальше. В пути были весь день. Миновали Козелец и Нежин. Высадились в Жукове — здесь надо было свернуть с почтового тракта — и за семь рублей наняли «вольных». Уже смеркалось, когда проехали Борзну, и только в десять вечера добрались до Мотроновки.
Вместе с Кулишом гостью встречали братья и сестры Белозерские — всем кланом, с женами и мужьями. Был тут и младший Тарновский (сын владельца Качановки) — в живописном козацком наряде: синих шароварах, вышитой сорочке и чемерке[6].
— Здорові були, землячко! — еще издали крикнул Василек.
Но первым бросился в глаза старый черниговский приятель Николай Михайлович Белозерский. Увидела и не сдержала слез — столько вдруг всего нахлынуло… Он собирался в Крым с чумаками — записывать песни и сказки; посулил прислать Афанасию целый ворох пословиц.
Кулиша отличила сразу, хоть представляла совсем другим. «Была бы я глупенькой, если б не поняла, какая это милая душа», — писала она под свежим впечатлением, не забыв упомянуть, что и жена его была очень приветлива.
В эти дни все окрашивалось для Марии Александровны в розовые тона. Опьяненная первым успехом, она с радостью сообщала мужу, что в Мотроновке ее рассказы уже читаны и перечитаны и никто не скупится на похвалы, что видела напечатанную «Сестру» (должно быть, корректурный оттиск), а Николай Михайлович прямо так и сказал про нее: «Народная и записана от народа».
Кулиш, любуясь собственным красноречием, перемешивал наставления с комплиментами.
— Вы, Мария Александровна, слишком щедро расточаете ваши дары, надо и на будущее приберечь! Старайтесь соблюдать гармонию частей и целого, оттачивайте слог, читайте Шекспира и Гете… Берегите вашу красавицу музу, и пусть она знает: это лишь пробы пера, а самое главное — впереди! Я жду от вас очень многого. Я возлагаю на вас большие надежды. Я верю — ваши прекрасные творения украсят малороссийскую словесность и послужат ее вящей славе…
Вряд ли он тогда догадывался, что дружные словословия Марко Вовчку заронили раньше времени в ревнивое и завистливое сердце его супруги семена вражды к «счастливой сопернице». И эта вражда, порожденная личной неприязнью, а еще больше закоренелыми предрассудками, вылилась потом в лютую ненависть, не оставлявшую несчастную женщину до последнего вздоха. Она была убеждена, что самозванная «московка» украла у нее ни больше, ни меньше… пальму первенства в украинской прозе!
Под нежным именем Ганны Барвинок Александра Михайловна Кулиш-Белозерская снискала известность далеко не бесталанными рассказами из крестьянской жизни. Писались они под прямым воздействием Марко Вовчка, чьи «Оповідання» вызвали в украинской литературе широкую волну подражаний.
…На следующее утро прикатил на лихих конях из своего хутора под Борзной Николай Данилович Белозерский. Богатый родственник жены Кулиша, он оказывал Пантелеймону Александровичу финансовую помощь в издательских начинаниях. Но ценили его в Мотроновке не только за это. Приятель Гоголя, антиквар, библиофил, коллекционер, он известен был своею любовью к литературе и украинской старине Н. Д. Белозерский передал Метлинскому несколько десятков народных песен, записанных Гоголем. Ему принадлежит ценная публикация «Тарас Григорьевич Шевченко по воспоминаниям разных лиц». И его же Шевченко увековечил совсем в ином качестве, записав в своем «Дневнике» ядовитую песенку, сложенную крестьянами про жадного пана Білозера.
Белозерский сразу же потребовал, чтобы Мария Александровна что-нибудь почитала, а она, зардевшись от смущения, твердила одно:
— Не можу, не можу… ей-богу, не можу…
После полудня поехали к Николаю Даниловичу на обед. В его хуторе Николаевке было на что посмотреть. Писательница видела портрет Тараса Григорьевича и его же стихотворение, написанное углем. Ей показали сорочку, в которой казнили Кочубея, и старинные контуши[7], и всякие другие редкости.
За обедом главным действующим лицом был Богдан. Сидел он рядом с матерью — в красных шароварах, широких, как Черное море, заправленных в сапожки с красными отворотами — ни дать ни взять запорожец, — и с аппетитом поглощал «гетьманский борщ». Хотели забрать тарелку — обиделся и заплакал. Поставили вареники, спрашивают: хороши ли?
— Не знаю, — говорит, — еще не знаю, дайте мне сметаны.
— Это маленький Кирило Тур, — сказал Кулиш.
— Нет, скорее Череваня, — возразил кто-то из Белозерских.
И тут стали спорить, кого из героев «Черной рады» больше напоминает Богдан. Решающее слово было за автором, и Пантелеймон Александрович повторил:
— Это маленький Кирило Тур!
А потом в центре внимания вновь оказалась Мария Александровна. Уговорили ее все-таки прочесть рассказ. Выбрала «Чумаков» и поняла при чтении, что вещь еще не доработана. Просила Кулиша повременить с печатанием, но он вопреки ожиданию остался доволен:
— Чего бы я не дал, — сказал он, — за такие слова: «еге, каже чумак, еге!» Так и видишь этого чумака, и степи встают бескрайние…
Три дня промелькнули, как один час. Прощаясь, Кулиш условился с Марией Александровной, что напишет ей в Орел, а если его возвращение в Петербург совпадет с ее отъездом, то, быть может, они еще встретятся на какой-нибудь почтовой станции. Он подарил ей на память свой портрет и оттиск статьи «Об отношении малороссийской словесности к общерусской», которую почему-то называл «Эпилогом к Черной раде». Обещал помочь выбраться из Немирова, когда откроет в Москве или Петербурге украинскую типографию. Сказал, что перетянет к себе Афанасия Васильевича — будут они вместе читать рукописи и печатать книги, и все устроится как нельзя лучше. Ведь Афанасий — хороший критик, с тонким чутьем и вкусом…
В Мотроновке она узнала потрясающую новость. В ее словах слышится ликование: «Пан Тарас в дороге, едет в Петербург, а может, и на Украине будет. Что ты на это скажешь?»