К двадцати пяти годам Мария Александровна Маркович достигла своего Монблана. Ее последующие произведения отличаются большей глубиной и зрелостью, шире по диапазону, разнообразнее по охвату жизненных явлений, но по объективному историческому значению и по силе воздействия на читателей затмевались первыми книгами.
Рассказы, созданные в юности, на протяжении полувека умножали ее прижизненную славу. Но в этом высшем творческом удовлетворении заключалась и трагедия Марко Вовчка. Ее романы и повести шестидесятых-семидесятых годов, стоившие неизмеримо больше труда и усилий, получили запоздалое признание — правда, еще при жизни писательницы.
Ее появление в литературе сравнивали с промелькнувшей кометой, с ослепительным фейерверком, с внезапно вспыхнувшей и быстро погасшей звездой. Но время показало, как опрометчивы были эти суждения.
Звезда Марко Вовчка зажглась на небосклоне ярким и сильным пламенем, на какой-то срок потускнела, чтобы потом разгореться еще сильнее, еще ярче и никогда не погаснуть.
НЕМИРОВСКИЙ ЭПИЛОГ
В Немирове писательница прочла первые критические отзывы на свои украинские рассказы.
Кулиш пропел ей дифирамб в статье «Взгляд на малороссийскую словесность по случаю выхода в свет книги «Народні оповідання» Марка Вовчка»: «Казалось, — писал он, — после Шевченка нечего было требовать больше от малороссийского языка; но г. Марко Вовчок рассыпал в своих рассказах такие богатства родного слова, что, я уверен, сам Шевченко придет в изумление» («Русский вестник», 1857, декабрь).
А Шевченко в это. время дожидался в Нижнем Новгороде «высочайшего разрешения» проживать в Петербурге под надзором полиции. Книга еще не вышла из типографии, когда Кулиш в письме от 26 ноября подзадорил его любопытство: «Увидишь, какие чудеса у нас творятся! От такого и камни завопят! Да разве это не чудо, чтобы россиянка преобразилась в украинку, да такие повести выдала, что и тебе, мой друже, пришлось бы в пору!»
Как назло, первая посылка пропала. Кулиш отправил вторую. «Прочтешь, так сразу помолодеешь», — утешал он поэта, повторявшего с нетерпением: «Рассказов Вовчка еще не получил…», «Шли мне поскорей своего Вовчка».
Книга прибыла только в середине февраля. «Какое возвышенно прекрасное создание эта женщина! Необходимо будет ей написать письмо и благодарить ее за доставленную радость чтением ее вдохновенной книги», — записал Шевченко в своем дневнике и поручил М… Лазаревскому узнать в типографии Кулиша адрес Марко Вовчка, чтобы «хоть письмом поблагодарить ее за сердечные, искренние «оповідання».
В марте 1858 года великий поэт после десятилетней солдатчины вернулся в Петербург.
Мария Александровна поселилась с Богдасиком в селе Коваливке, в семи верстах от Немирова, и продолжала там свои работы, поручив мужу вести деловую переписку по поводу новых изданий.
В письме от 7 мая Афанасий Васильевич просил, от ее имени Каменецкого показывать «пану Тарасу» все, что она будет присылать: «Пусть он проверит своими глазами и исправит своей рукой… Хорошо, если б он как-нибудь на досуге провел через свою руку и уже напечатанное, а вы бы переслали тот экземпляр Вовчку — на поучение и в знак наивысшей награды».
Редактировать Марко Вовчка Шевченко отказался. «Как можно к этому прикасаться! Это для меня источник истины и красоты», — отвечал он на просьбы приложить руку к ее творениям. В то же время он считал, что и Кулиш не должен вносить никаких изменений в эти поэтические рассказы: «Зачем она дает Кулишу исправлять свои писания! Он там все опрозит!»
Самолюбие Кулиша было уязвлено. Не скрывая раздражения, он писал из Мотроновки Каменецкому:
«С Тарасовыми сочинениями нечего спешить. Пускай сперва позволят. А когда позволят, пускай Тарас отнесется ко мне сам, а я набиваться с выправками не хочу, имея и у себя много работы.
Что же до Вовчка, то рука моя более к нему не прикоснется. Пускай сличает мою печать с своими оригиналами и выправляет по данным мною образцам художественной редакции. Если же в себе сомневается, то пусть ему помогут другие люди со вкусом. Я сделал для нового писателя так много, как никто никогда ни для кого нового и никому неведомого. Этого с него довольно. Не век же мне разрываться из великодушия».
Впрочем, не прошло и месяца, как Кулиш одумался. Нельзя было допустить, чтобы от него отшатнулись и Шевченко и Марко Вовчок — крупнейшие украинские писатели. В письме от 8 августа он сообщил Каменецкому, что послал Вовчку замечания на его перевод в «Русском вестнике».
И в дальнейшем Кулиш не снимал своей опеки. Осенью того же года он советовал сократить некоторые эпизоды и изменить финал «Панночки» («Институтка»), а заодно довольно бестактно высказывал А. В. Марковичу опасения, как бы у его жены не закружилась от похвал голова. — Неизвестно, воспользовалась ли она этими советами, когда дорабатывала свою повесть, но из ответного письма Афанасия (от 13 ноября 1858 г.) видно, что Мария Александровна с трудом решилась послать рукопись в Петербург — настолько была в ней не уверена. К счастью, опасения были напрасны: «Бессмертный Тарас, — по словам А. В. Марковича, — расхваливал красоты» и заявил, что «Панночка» влезла ему прямо в душу».
В предреформенный период сама расстановка литературных сил должна была сблизить Шевченко с Марко Вовчком. Они находились в разных концах России, но взаимные симпатии и заочная дружба крепли с каждым днем. Появление на Украине молодой талантливой писательницы, близкой ему по духу и направлению, вселяло в поэта новые надежды. Шевченко был очарован ее рассказами, считал ее своей сторонницей, называл нареченной дочерью.
Шевченко сердился, когда «Народні оповідання» сравнивали с деревенскими повестями Жорж Санд, которые раздражали его своей экзальтацией, мелодраматичностью, барским подходом к изображению крестьянской жизни. Зато в рассказах Марко Вовчка он видел неподдельную народность и не переставал восхищаться ее языком.
Расхождения с Кулишом были вызваны не только недоверием к его «непогрешимому вкусу», но и более серьезными причинами. Непреклонный Кобзарь был певцом крестьянской революции, а либерал Кулиш не скрывал своего стремления примириться с монархией. Пропасть между ними углублялась по мере обострения революционной ситуации. И конечно, не случайно «заботливый Панько» восставал против печатания наиболее смелых поэм Шевченко, а после его кончины в стихотворном некрологе упрекал поэта за то, что он «братался с чужими».
«Чужими» Кулиш считал революционных литераторов, группировавшихся вокруг «Современника» — Чернышевского, Добролюбова, Курочкина, Михайлова, с которыми Шевченко сблизился после ссылки.
Позиции Марко Вовчка определялись демократической направленностью ее рассказов. Вот почему, когда воскрес из небытия Шевченко, писательница потянулась к нему всей душой. И Кулиша это раздражало не меньше, чем ее упрямство и своеволие. Не обошлось и без личных обид. Главной же причиной последующего отчуждения были мотивы идейного порядка. Марко Вовчок тоже «браталась с чужими» н вообще оказалась не той лошадкой, на которую он ставил.
Но мы опять забежали вперед. До Немирова доходили лишь отголоски литературных споров, да и вряд ли могли они тогда волновать писательницу. Она работала не покладая рук. Быстрое перо скользило по бумаге. Одни замыслы вытеснялись другими.
Украинские «оповідання» были уже переведены, русские рассказы написаны, «Панночка» подвигалась к концу, тревожили воображение «Гайдамаки». Во сне она разговаривала со своими героями, проснувшись, набрасывала новые сюжеты, вечером обдумывала завтрашние страницы…
В то время ее знали как автора «Народних оповідань». Только мужу и ближайшим друзьям было известно, как далеко она продвинулась в своем творчестве. Собравшиеся в Петербурге ценители украинского слова дружно восхваляли ее, зазывали в столицу, оказывали знаки внимания. Шевченко устроил складчину и послал ей «от всей громады» дорогой подарок — золотой браслет. Но дороже было ей личное подношение поэта — посвященное Марко Вовчку чудесное стихотворение «Сон» («На панщині пшеницю жала…»), по сюжету и настроению созвучное ее рассказам.