Но инициативу перехватил молодой украинский критик А. А. Котляревский, впоследствии крупный ученый-славист, которого хорошо знал и высоко ценил Чернышевский{20}. Он выступил в «Отечественных записках» (1859, № 3) с боевой публицистической статьей, подписанной криптонимом «Эк. С-ть» (т. е. экс-студент). Без всяких околичностей он причислил «Народные рассказы» Марко Вовчка к «реальному направлению» в литературе, которое «приходит в живую связь с нашими кровными интересами и является дружным помощником на пути отречения от выжившей старины». И с этой точки зрения критик подробно рассматривает «Козачку», «Одарку» и «Горлину», выражая притворное удивление, почему именно эти, лучшие из лучших рассказов, не были помещены в «Русском вестнике». «Все три рассказа, — заявляет Котляревский, — не что иное, как три акта одной тяжелой драмы, впечатление которой тем сильнее, что она далека всех литературных условий и прямо вводит нас в среду живой, неподкрашенной действительности». Не менее знаменательна и концовка статьи: «Великая благодарность да будет воздана честному автору за его честное, благородное слово о том, на что в настоящее время обращены и мысли, и чувства, и дела всякого живого современного человека».
Даже в первых доброжелательных откликах наметились две тенденции, которые в дальнейшем проявились еще более отчетливо. Одни подмечали преимущественно поэтическое своеобразие рассказов, не касаясь их социальной остроты, другие подчеркивали общественную направленность и идейно-творческое новаторство писательницы. Характерны в этом отношении выступления Костомарова и Писарева, как бы продолжающие первый — линию Кулиша, второй — А. Котляревского.
Костомаров постарался обратить внимание читателей «Современника» (1859, № 5) прежде всего на художественные достоинства рассказов, отметив умение автора «отыскивать главные поразительные черты, избегать многословия и в немногом выражать многое», а Добролюбов в вводной заметке похвалил работу Тургенева: «В его собственном таланте столько поэтической грации и прелести, его сочувствия так близки к народной жизни, что он мог приложить к этому делу свою душу, и это ручается нам, что русская публика получает теперь перевод украинских рассказов Марко Вовчка, не уступающий оригиналу».
В подтверждение правоты этих слов в том же номере «Современника» была напечатана «Одарка».
Писарев откликнулся на только что изданную книгу в журнале «Рассвет» (1859, № 5). В его короткой рецензии уже проводится главная мысль, определившая содержание большой статьи, написанной в следующем году, когда он возобновил свою деятельность после тяжелой болезни: писательница «нападает своими вполне художественными произведениями не на случайные злоупотребления, а на самый принцип, как он есть». Статья предназначалась для того же «Рассвета», но по неизвестной причине в журнале не была помещена и вообще при жизни критика не печаталась. Впоследствии он подарил эту рукопись Марии Александровне. Статья была найдена в ее бумагах и увидела свет только в 1913 году — в дополнительном томе павленковского собрания сочинений Писарева.
Очень скоро произведения Марко Вовчка стали известны и за пределами России. Двоюродный брат Чернышевского, будущий академик А. Н. Пыпин, печатал в «Журнале Чешского музея» серию «Писем о современной русской литературе». В одном из них, опубликованном в марте 1859 года, он с восхищением отозвался об «Украинских народных рассказах», и уже в июне газета «Пражские новости» напечатала «Одарку» — первый из иностранных переводов, за которым последовали в той же газете «Сон», «Чумак» и «Выкуп». «Знаете ли Вы, — спрашивал писательницу осенью того же года Белозерский, — что Ваши «оповідання» переводят в Варшаве на польский и в Праге на чешский?»
Это было только начало. Прошло несколько лет, и рассказы Марко Вовчка завоевали популярность во всех славянских странах. Немногие литераторы получали такое быстрое и единодушное признание.
Ну, а сама она? Как восприняла писательница свою неожиданную славу и весь этот шум, поднятый вокруг ее имени? Вполне спокойно. У нее хватило самообладания не подавать вида, что все это Имеет к ней прямое отношение и в какой-то степени волнует ее.
ОТСТУПЛЕНИЕ, БЕЗ КОТОРОГО НЕЛЬЗЯ ОБОЙТИСЬ
Имя Марко Вовчка то и дело мелькает в дневниках, записках, воспоминаниях и письмах пятидесятых-семидесятых годов. Современники отзывались о ней по-разному, но никто не относился безразлично. Ее любили или ненавидели, боготворили или мазали дегтем. Если свести воедино определения и эпитеты, которыми награждали ее со всех сторон, то они разделятся на две диаметрально противоположные группы, почти без промежуточных оттенков. Одни считали ее доброй, чуткой, отзывчивой, остроумной, живой, веселой. Другие — холодной, лукавой, двоедушной, замкнутой, угрюмой, черствой. Одни укоряли ее за «самоедство» — за то, что она предъявляет к себе непомерные требования, грызет себя и терзается из-за пустяков. Другим она казалась заносчивой, самоуверенной, самодовольной. Но даже отъявленные злопыхатели не могли ей отказать в большом уме, целеустремленности и сильной воле.
Итак, для людей расположенных — ангел во плоти, и демон зла — для всех недоброжелателей. Но она не была ни ангелом, ни демоном. Жизненные неурядицы и пестрая толпа, которая ее окружала, приучили ее не доверять льстивым речам и не откровенничать с кем попало. Душу она открывала только тем, кому верила, а таких было немного.
Вспомним, какое это было время. Борьба за женскую эмансипацию стала своеобразным эпохальным движением, велась в теории и на практике, в домашней жизни и общественных сферах. В свободном изъявлении свободных чувств прокламировалось равноправие и личная независимость женщины. В самостоятельной трудовой деятельности — ее социальная полноценность. В этом смысле Марко Вовчок ничем не отличалась от Жорж Санд и других прогрессивных писательниц XIX века.
Да, она порвала с мужем, она меняла сердечные привязанности, но убеждений своих никогда не меняла. Успех у мужчин создавал ей врагов среди женщин. Где бы она ни появлялась, за ней тянулся шлейф, сотканный из ревности и зависти. То, что другим прощалось, ей ставилось в вину. Напускное равнодушие, кажущееся высокомерие были ее защитной реакцией против злословия и клеветы. Что бы о ней ни говорили, какие бы ни распускали сплетни, она гордо проходила мимо, демонстративно не считаясь с общественными предрассудками и пренебрегая светскими условностями. Больше того. Она не давала себе труда опровергать клеветнические измышления, не одергивала пасквилянтов, старавшихся подорвать ее репутацию и даже лишить права называться автором «Украинских народных рассказов» — тех рассказов, которые символизировали для современников освободительные стремления века.
Нужно еще принять во внимание н особенности ее самобытной натуры. Требовательная к себе и другим, она в критические минуты сжигала за собой мосты и навсегда порывала с теми, кто ее разочаровывал или обманывал доверие. Компромиссов не признавала. Tertium non datur — третьего не дано! Если любовь — то безрассудная, если дружба — то беззаветная, если ненависть — то до последнего вздоха! Вопреки всему она принимала крутые решения, порою совершала опрометчивые поступки, а потом горько каялась. Но в ошибках своих никому не признавалась и делала вид, что в жизни ее все обстоит как нельзя лучше.
Нелегкое положение «эмансипированной женщины», живущей на литературные заработки, смело бросившей вызов официальному общественному мнению, создало ей славу «нигилистки», для которой нет ничего святого. Изнурительная борьба за кусок хлеба нередко заставляла ее вступать в деловые отношения с людьми, чуждыми ей по духу, которых она презирала и не могла от них этого утаить. С юных лет Марко Вовчок привыкла к тому, что за ней увивалась целая свита «поклонников таланта». Глупых и наглых она немедленно изгоняла, и достаточно было двух-трех словечек — метких, язвительных, разящих наповал, чтобы вчерашний поклонник, затаив обиду, переходил в стан ее недругов и хулителей.