Помня, что жаль не мертвых, а живых, Энгельс ничем не выдал себя перед друзьями, оставив им успокоительную надежду, что не знает, чем заболел. Он с редким смирением выполнял все назначения доктора Фрейбергера, добросовестно глотал порошки, пил настои и сносил различные втирания. Его никогда не оставляли одного дома и утомляли заботой и тревожными расспросами.
Тусси, Луиза, Вера Засулич и другие сменялись на дежурстве в доме на Риджентс-парк-род, № 41. Однажды пришла и предложила Энгельсу почитать ему вслух жена Степняка Фанни Марковна. Она совсем недавно научилась говорить по-английски, Энгельс предпочел для разговора с нею русский язык.
— Вот видите, сидя на этом кресле, Маркс писал «Капитал», — сказал ей хозяин дома, показывая на простое деревянное креслице, стоявшее у стены, как священная реликвия. Рядом стояло еще одно, громоздкое.
— А в этом кресле Мавр скончался, — Энгельс приподнял парусиновый чехол и дотронулся до полосатой обивки глубокого сиденья и спинки. — Фетишизм, не правда ли? И все же я всегда преисполнен благоговения, когда смотрю на этот предмет, который надолго пережил моего гениального друга. — Затем Энгельс, кутаясь в теплый халат, ослабевшими, восковыми, с вспухшими синими прожилками руками открыл ящик секретера и достал пачки писем, фотографии и карикатуры на Маркса. Фанни Марковна поняла, что все мысли Энгельса сосредоточены на том, кого он любил в жизни превыше всего. Все лучшее жило в этом чувстве, даже какая-то отцовская гордость и преклонение.
Стемнело, и Энгельс зажег керосиновую лампу под зеленым козырьком. Жена Степняка, едва сдерживая слезы, смотрела на обострившиеся, незнакомые черты человека, которого когда-то видела румяным, моложавым, олицетворявшим цветущее здоровье. Ее успокаивали только прежняя живость Энгельса, его интерес ко всем событиям, происходящим в мире. На смену жене Степняка пришла Вера Засулич. Для нее часы, проведенные подле Энгельса, были самыми важными и дорогими во всей жизни.
Превозмогая нарастающую слабость, в часы, когда боли меньше его терзали, Энгельс читал и готовил к изданию полное собрание сочинений Маркса и своих трудов. Он вел переписку об этом с соратниками немцами. Ему хотелось также опубликовать сборник ранних статей друга, печатавшихся более полустолетия тому назад.
Но силы его быстро таяли. В последний раз поехал он в сопровождении преданных ему врача Фрейбергера и его жены Луизы в Истборн, к морю. С большим трудом, тяжело опираясь на трость, отправился Энгельс на прогулку, которую совершал раньше, не раз посещая это селение в течение 30 с лишним лет. Энгельс в последние месяцы жизни с еще большей ясностью чувствовал возле себя Маркса.
В Истборн приезжали все, кого особенно нежно любил умирающий. Лаура Лафарг, с трудом превозмогая отчаяние, старалась ничем не показать, что Энгельс обречен, а он, также ради ее покоя, притворялся убежденным в скором выздоровлении. Тусси собрала всю свою волю, чтобы улыбаться, шутить, строить планы на будущее, лишь бы Энгельс не узнал истины. Подчас она начинала и сама надеяться на благополучный исход. Но разрушения, наносимые опухолью, множились. У Энгельса пропал вовсе голос, он не мог есть и глотал только жидкую пищу. Его ожидала смерть от голода. Почти недвижимого, его перевезли из Истборна в Лондон.
Ночь с 25 на 26 июля прошла тяжело. Мучили боли. Энгельс попросил сиделку дать ему бумаги и перо. Она принесла небольшую больничную подставку, приспособленную для письма в постели.
Энгельс с трудом дописывал свои последние распоряжения. Указав еще раз, чтобы никто не посмел востребовать денег, отданных им в разное время своим друзьям и дочерям Маркса, позаботившись о должном вознаграждении врача, Энгельс вновь напомнил, как поступить с письмами своими и Маркса.
Не надеясь больше увидеть своих душеприказчиков, Энгельс велел сиделке Аде Пирс пригласить кухарку Николе и попросил обеих женщин засвидетельствовать свою последнюю волю.
За несколько дней до смерти Энгельса младшая дочь Маркса вернулась из хмурого промышленного Ноттингема, где выступала перед рабочими, агитируя за независимую рабочую партию. В толще народной растворялось ее горе.
Тусси пришла к Энгельсу, чтобы рассказать ему об итогах своей поездки. Энгельс улыбнулся ставшими очень большими и по-прежнему яркими серыми глазами и жестом подозвал к себе Тусси. Говорить он больше не мог и взял аспидную доску с ночного столика. Вооружившись грифелем, он начал быстро писать вопрос за вопросом. Очень скоро Энгельс достиг того, чего хотел. Тусси оживилась и начала рассказывать ему обо всем, что видела и слышала. Энгельс как бы забыл о болезни. Он стремился вникнуть в каждую деталь того, что узнавал, и своеобразная беседа долго не прекращалась.