Однако в доктрине деления народов на революционные и реакционные этничность трактуется как сущность . Такое понимание народа как «сущности», совершенно отличное от традиционного для русской культуры, идет, видимо, от Великой французской революции, в ходе которой к народу были причислены лишь граждане — те, кто революцию поддержал. Остальные были исключены из народа, сохранив лишь свою категорию подданных . Например, реакционные крестьяне в народ Франции не включались.
Видимо, такое резкое разделение населения одной страны на народ и не-народ , то есть на две общности, каждая из которых воспринимается другой как «чужие», характерно именно для гражданского общества Запада. В концепции Локка при возникновении гражданского общества население делится на «республику собственников» и «неимущих» (на «расу богатых» и «расу бедных», на избранных и отверженных, на собственников и пролетариев и т.д.). Из этой антропологии, корнями уходящей в античность с ее обществом, разделенным на свободных и рабов, был легко перекинут мостик в антропологию классового общества.
В сословном обществе царской России и в советском «почти неклассовом и почти не сословном» обществе понятие народа выросло из Православия и из космологии крестьянской общины. Оно было производным из понятий Родина-мать и Отечество . Народ — надличностная и «вечная» общность всех тех, кто считал себя детьми Родины-матери и Отца-государства, которое персонифицировалось в лице «царя-батюшки» или другого «отца народа» (в том числе коллективного «царя» — Советов).
В норме, когда общество было в целом здорово, никакая общность людей из народа не исключалась. Как в христианстве «все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии», так и на земле все, «водимые духом Отечества», суть его дети и наследники. Все они и есть народ. В периоды смут, войн и революций возникают кучки отщепенцев, отвергающих «дух Отечества» — они из народа выпадают (в пределе становятся «врагами народа»). Но это не связано с имущественным положением или образом жизни, критерием является именно отношение к Отечеству. Общепризнанным носителем духа народа было в России подавляющее большинство населения, собранное в однородную в культурном отношении общность — общинное крестьянство (вообще, не отделившиеся от него мировоззренчески «дети семьи трудовой»).
К нашему несчастью, в советском обществоведении никогда не поднимался вопрос о генезисе народа, его составе и структуре, о критериях включения в него или исключения из него тех или иных групп и личностей. Интуитивные представления были «заморожены» как нечто естественное — точнее, как нечто, предначертанное судьбой. Возникновение народа воспринималось как таинство, народ был прекрасным творением, которому в душе поклонялись. Александр Блок писал уже накануне революции:
Наличие проблемы маскировалось в России именно огромным численным преобладанием трудового народа — даже в начале ХХ века на 85 крестьян приходился 1 дворянин, прослойка буржуазии была ничтожной, а городские трудящиеся с крестьянами еще мировоззренчески не разошлись.
То, что проблема противостояния разных групп народа существовала, обнаруживалось в моменты раскола и социальных конфликтов. Тогда пели, хороня павших борцов: «Вы жертвою пали в борьбе роковой любви беззаветной к народу ». Павшие — жертва их любви к народу, а злодеи и угнетатели уже неявно исключались из народа. Противник в качестве последнего, явного предупреждения прямо сравнивался с враждебным народом.
В ходе революции 1905- 1907 г. сход крестьян дер. Куниловой Тверской губ. написал в своем наказе: «Если Государственная дума не облегчит нас от злых врагов-помещиков, то придется нам, крестьянам, все земледельческие орудия перековать на военные штыки и на другие военные орудия и напомнить 1812 год, в котором наши предки защищали свою родину от врагов французов, а нам от злых кровопийных помещиков».
А наказ крестьян с. Никольского Орловского уезда и губернии в I Госдуму (июнь 1906 г.) гласил, исключая из народа правящую верхушку: «Если депутаты не истребуют от правительства исполнения народной воли, то народ сам найдет средства и силы завоевать свое счастье, но тогда вина, что родина временно впадет в пучину бедствий, ляжет не на народ, а на само слепое правительство и на бессильную думу, взявшую на свою совесть и страх действовать от имени народа» [46, с. 272].
Подчеркнем, что в России статус народа всегда определенно оставался за большинством , причем большинством подавляющим. От народа отлучались очень небольшие, почти символические группы, совсем как при отлучении от церкви. Вот, например, наказ крестьян и мещан Новоосколького уезда Курской губ. в Трудовую группу I Госдумы (июнь 1906 г.): «Само правительство хочет поморить крестьян голодной смертью. Просим Государственную думу постараться уничтожить трутней, которые даром едят мед. Это министры и государственный совет запутали весь русский народ, как паук мух в свою паутину; мухи кричат и жужжат, но пока ничего с пауком поделать нельзя» [46, с. 237]. Народу здесь противопоставлены министры и государственный совет.
По мере изменения структуры советского общества и нарастания культурных различий в процессе урбанизации и смены поколений представления о народе также изменялись. Однако это не находило отражения в обществоведении, понятийный аппарат которого был сформирован на базе классового подхода. Поэтому подавляющее большинство населения СССР было не готово к перестройке и реформе 90-х годов, когда бывших граждан стали сортировать и переводить в «низший разряд» — тех, кто не включался в новый (прогрессивный и революционный) народ, который и должен был стать обладателем политическими правами и собственностью в постсоветском обществе (см. [14]).
Эту важную методологическую проблему в преподавании марксизма в СССР никогда не поднимали и не объясняли. Но хотя бы сейчас мы должны осмыслить тот факт, что при анализе реальных общественных конфликтов в реальных времени и пространстве Маркс и Энгельс отходят от классовой теории исторического материализма и используют понятие этничности — народ . Это представление оказывается более адекватным реальному процессу, а понятия классовой теории в реальном времени и пространстве оказываются беспомощными (а если их применять на практике, то разрушительными).
Глава 7. Маркс, Энгельс и русофобия
Сделаем отступление, чтобы кратко рассмотреть важное для нас явление — русофобию . Этим словом обозначают широкий спектр отрицательных чувств и установок по отношению к русским — от страха до ненависти. Наиболее важной для нас является в данный момент русофобия Запада.
Она присутствует как важный элемент в основных идеологических течениях Запада и непосредственно оказывает большое влияние на отношение к России и русским и в массовом сознании, и в установках элиты и правящей верхушки. Поскольку Запад является в то же время «значимым иным» в формировании национального сознания русских, игнорировать этот фактор нельзя, он является важным качеством той «окружающей среды», в которой существуют Россия и русские.[14]
Этот фактор надо изучать, следить за его динамикой, стараться на него воздействовать соответственно нашим национальным интересам, но при этом относиться к нему рационально , как и к другим факторам окружающей среды. Нельзя давать волю эмоциям и тем более исходить из эмоций при выработке своих установок и конкретных решений. Обижаться на русофобию, испытывать неприязнь к ее носителям, тем более отворачиваться от их «культурных продуктов» — глупо.
Здесь мы обсуждаем русофобию основоположников марксизма и ее влияние на российскую интеллигенцию, на революционный процесс в России и судьбу советского строя. Однако Маркс и Энгельс вовсе не были родоначальниками западной русофобии, они восприняли ее в практически готовом виде из проекта Просвещения, как укорененную в культуре конструкцию. Следует поэтому вспомнить предысторию нашего вопроса.
14
Поразительно, что говорить о русофобии в кругах «прогрессивной» российской интеллигенции считается предосудительным, в то время как на Западе она совершенно спокойно изучается и в целом верно объясняется историками (см., например, [54]).