То, что обычно считается фэнтези, наоборот, представляет нечто невозможное в принципе. Это различие и правда кажется фундаментальным, и антипатия левого лагеря к совершенно фантастическим элементам в искусстве и мысли становится объяснимее. Тем не менее, имея в виду поправку Фридмана, если фэнтези основана на принципиально невозможных предпосылках, но в рамках произведения они используются последовательно и системно, то познание подобного фантастического мира будет таким же, как в случае с научной фантастикой. Потому обилие псевдонаучных элементов во множестве научно–фантастических книг — не просто милая условность. Оно в корне опровергает общепринятое мнение, что НФ имеет дело с принципиально иными видами невозможного, чем фэнтези. Важно и то, что наше сознание заинтересовано не только тем, что пока не возможно; поразительно, что и принципиально невозможное не только не вычеркнуто из культуры, но становится крайне важной ее частью. Наше восприятие нереального — не просто функция непосредственной производственной деятельности! Вызывающе фантастическое — принципиально невозможное — не отмирает. Вывод, который можно сделать на примере архитектора и пчелы, что фантастическое важно, но только в качестве мерки для действительного, неверен. Хотя фантастика играет и эту роль, она также — по крайней мере в наше время — имеет свою собственную функцию.
Автор фантастического произведения притворяется, что вещи невозможные не только возможны, но и реальны — что создает вымышленное пространство, где происходит переосмысление (или симуляция переосмысления) категории невозможного. Это особое умение человеческого разума: изменение границ нереального. Учитывая позицию Маркса (реальное и нереальное постоянно пересекаются в производственной деятельности, с помощью которой люди взаимодействуют с окружающим миром), можно сказать, что изменяя понятие нереального, человек может иначе воспринять и реальность, ее нынешнее состояние и потенциальные возможности.
Позвольте мне решительно подчеркнуть, что я не защищаю абсурдное предположение, будто фантастический вымысел дает нам четкое представление о политических возможностях или служит руководством к политической деятельности. Я утверждаю, что фантазия, особенно учитывая гротескные формы самой действительности, отличный помощник для человека думающего. Маркс, чья теория является для многих домом с привидениями и вампирами, это знал. Иначе почему он охарактеризовал капитал не как «огромное» — в современном английском переводе — а как «чудовищное» [ungeheure] нагромождение товаров?
Важно отметить, что в свете этого расширенного понимания фантастического проясняются взаимосвязь между фантастикой как жанром и фантазией, пронизывающей якобы нефантастическую часть культуры. Их особенности и взаимообогащение — предмет рассмотрения последующих статей.
Пределы утопии
Одним из следствий восприятия фантастического как неотъемлемой части действительности, будет отход от узкой марксистской защиты только той фантастики, которая несет в себе утопию. В брошюре «Что делать?» Ленин с восхищением цитирует радикального критика Писарева, выражая одобрение определенным видам мечтаний:
«Разлад между мечтой и действительностью не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядываясь в жизнь, сравнивает свои наблюдения с своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии».
Взгляд на фантазию как средство потенциальной трансформации и освобождения человеческого мышления как политически, так и эстетически соответствует интересам марксизма, о чем подробнее можно прочесть в статье Менделя ниже. Фантастика даже может стать политическим оружием: «Пока наши самые фантастические требования не будут выполнены, фантастика будет в состоянии войны с обществом». Не следует, однако, считать, что марксистский интерес к фантазии начинается и заканчивается такими утопическими восклицаниями. Одобрительное цитирование Лениным Писарева является, по сути, односторонним представлением о роли мечты и фантазии — не только в своей защите только утопических, нацеленных на результат мечтаний, но и не столь явным – хоть и упорным – отрицанием других видов воздушных замков. В отличие от мечты, «обгоняющей естественный ход событий», Писареву и, предположительно, Ленину некогда заниматься мечтой, летящей «в сторону, куда естественный ход событий никогда не сможет прийти». Многозначительно отмечая, что от первого типа мечтаний «не будет никакого вреда» и в них нет ничего, что «извращало бы или парализовало бы рабочую силу», они имеют в виду, что отклонившаяся в сторону, то есть подлинно фантастическая, не ориентированная на осуществимые задачи мечта, может причинить вред.
Когда Ленин с Писаревым в заключение говорят: «Когда есть какое‑нибудь соприкосновение между мечтой и жизнью, тогда все обстоит благополучно», становится очевидно, сколь ограничен такой подход. Связь между мечтой и жизнью существует всегда, и наша задача — раскрыть ее, какими абстрактными не казались бы мечта или фантазия.
В этом смысле разделение на фэнтези и НФ в сферах научных исследований, публикаций и в некоторой степени среди поклонников имитирует ленинскую близорукость в отношении мечты. Хотя чистой НФ приходится экстраполировать в будущее от настоящего, а Ленин призывает нас экстраполировать от нашей мечты обратно в действительность, оба подхода считают фантазию политически оправданной лишь постольку, поскольку она указывает путь в будущее. Нужно признать уникальность фантастики и предоставить этому жанру право на развитие в своих собственных границах, не требующих регулярного обращения к реальности для проверки границ дозволенного. Таким образом мы отходим от прокрустова ложа узко понятой «экстраполяционной» тенденции (потому что фантастические формы могут быть выведены из общественной реальности более опосредованными и сложными путями, чем устроило бы Ленина и некоторых теоретиков НФ), которая признает фантазии в лучшем случае политически неуместными, а в худшем вредоносными.
По иронии судьбы утопизм, где наиболее радикальные политические работы были подвергнуты Марксом и Энгельсом резкой и сильной критике, часто считается единственной допустимой для левых формой фантастики. Разумеется, утопия как идея, направленная на общественную критику и потенциально способная преобразовать общество, представляет огромный интерес для марксистов. Но этот интерес не должен быть в ущерб самой фантазии, лишь частным случаем которой и является утопия.
Именно фантастике как таковой — всепроникающей реальности невозможного — и ничему иному, посвящен настоящий сборник. Неважно, насколько фантастика в своих разнообразных формах может быть превращена в товар и покориться воле господствующих классов — ведь нам необходима фантазия, чтобы познать и изменить наш мир.
Перевод — Ия Корецкая под редакцией Х. М. Верфта
Примечания:
1 Опубликовано в Historical Materialism, vol. 10 (4), 2002
2 Капитал. Том 1, стр. 85.
3 Там же, стр. 82.
4 Там же, стр. 81
5 Капитал. Том 1, стр. 183.
Впервые опубликовано в альманахе "Буйный бродяга" №1, 2013.