На самом деле подлинный марксизм не был чужд России не в XIX, ни в XX веке, не чужд он ей и сегодня. В России, несмотря на тяжелые годы сталинизма и официоз вульгарной советской пропаганды, всегда сохранялась высокая марксистская культура. И она проявлялась не только в собирании, хранении, изучении и публикации текстов Маркса и Энгельса, как полагает Межуев, хотя и это очень важно. На протяжении истории России XX века проявили себя такие выдающиеся и своеобразные марксисты, как Плеханов, Ленин, Мартов, Троцкий, Бухарин, Рязанов, Воронский, Деборин, Лукач, Лифшиц, Ильенков и многие другие теоретики и практики советского государства, чьи оригинальные работы далеко выходят за рамки «идеологически дозволенных клише и стереотипов»134.
В конечном итоге, это вынужден признать и сам Межуев, дающий, например, высокую оценку выдающимся работам советского философа-марксиста Эвальда Ильенкова135.
На мой взгляд, изначальный тезис Вадима Межуева о радикальной противоположности «русского марксизма» учению Маркса мешает ему объективно оценивать не только оригинальное творчество русских марксистов, включая Ленина, но и такие масштабные события отечественной истории, как Февральская и Октябрьская революции.
Отмечу сразу: Межуев, мягко говоря, не сторонник революционного изменения современной действительности. Он пишет: «Политическая революция оправдана как способ перехода от абсолютизма или самодержавия к демократии, но с установлением последней перестает быть локомотивом истории, уходит в область исторических воспоминаний»136. И эти слова он считает созвучными взгляду Маркса, мышление которого, по его же словам, не позволяло «абсолютизировать, увековечивать ни одну из наличных форм социальной действительности»?137
Как же соединить революционное мировоззрение основателей марксизма с нереволюционной позицией Межуева? Сам Межуев это делает очень просто: он отмечает, что у Маркса и Энгельса в этом вопросе были противоречия и «непоследовательности». И если в молодости «они были убеждены в том, что только пролетарская революция сможет обеспечить полное торжество демократии»138, то в пору своей творческой зрелости они стали «больше привержены демократическому пути развития»139. В конце концов, поясняет Межуев, они пришли к выводу о том, что «рабочие могут завоевать политическую власть не революционным, а мирным путем - посредством участия в демократических выборах»140. Заметим сразу, что Межуев здесь противопоставляет революцию, с одной стороны, демократии, а с другой - «мирному пути» развития, то есть для него революция изначально противоположна демократии и мирным формам ее осуществления. Так с легкой руки известного философа, без каких-либо доказательств, Маркс и Энгельс из теоретиков пролетарской революции превратились в заурядных оппортунистов и консерваторов. Как не вспомнить в этой связи известную поговорку обывателя о том, что «каждый молодой человек в молодости анархист, а в зрелые годы - консерватор».
Но так ли было на деле с Марксом и Энгельсом? На мой взгляд, совершенно не так. Во-первых, Маркс и Энгельс являлись последовательными сторонниками диалектического взгляда на историю, а это значит, что они никогда не сводили историю к плоскому эволюционизму и связанному с ним реформизму. Они всегда считали революцию исторически необходимым способом завоевания политической власти, своеобразным «локомотивом истории». Кстати, в этой связи Сталин был не прав, когда критиковал Энгельса за идею «врастания» капитализма в социализм. Энгельс о таком «врастании» никогда не говорил. Конечно, и Маркс, и Энгельс допускали абстрактную возможность перехода власти в руки пролетариата путем демократических выборов, но они исходили из того, что это может произойти только тогда, когда буржуазия поймет бесполезность сопротивления революционному классу. Однако, пока буржуазия владеет властью, она, по их мнению, будет делать все от нее зависящее, чтобы ограничить с помощью законодательства и других мер политические интересы своих классовых противников141. Сегодня в России мы это видим особенно хорошо.