Неправда, что Ленин «никогда не претендовал на роль теоретика марксизма»147, как утверждает Межуев. Известная ленинская мысль о том, что невозможно понять «Капитал» Маркса, не зная Гегеля, говорит об обратном. Да, Ленин считал себя учеником Маркса, но не в школярском смысле этого слова, он был не «лишь» учеником Маркса, а выдающимся продолжателем его мысли и дела. Это был ученик, который развил марксизм применительно к революционной эпохе и первому опыту строительства социализма. Да, ему отводили «роль выдающегося политического практика», «гения революционного действия», но это не означает, что он не был выдающимся теоретиком марксизма. Разве может быть «гений действия» без «гения мысли»? Характеризуя Ленина словами Троцкого, Межуев в угоду своей идеологической схеме искажает мысль последнего. Троцкий говорит, что научные работы Ленина - «только подготовка к действию», а Межуев заставляет думать читателя, что Ленину для действия не нужна была никакая наука, никакой марксизм. В этом же сугубо прагматическом духе он интерпретирует и известную фразу Ленина о том, что для него «марксизм не догма, а руководство к действию». Более искаженной интерпретации мысли Ленина я не встречал даже у самых махровых противников Ленина и Октябрьской революции.
Отождествив Ленина со Сталиным и последующей партийной номенклатурой, Межуев в заключение первого раздела книги подводит своеобразный итог своим рассуждениям. Во всех бедах России виноваты большевики и номенклатура правящей партии. Ставя памятники Марксу, последняя не знала его произведений, своей главной идеологической работой она считала «пресечение любой критики в адрес режима»148. В итоге русские ученые-марксисты были вынуждены либо заниматься пропагандой, оправдывающей политику правящей партии, либо уходить в сферы, далекие от осмысления реальных общественных отношений.
Эта, во многом справедливая, критика правящей верхушки КПСС и ее официозных партийных идеологов советских времен служит Межуеву лишним аргументом в пользу его основного тезиса о том, что подлинный марксизм был чужд России. При этом он, как уже отмечалось, в упор не хочет видеть незаметную, но большую работу, которую вели в Советском союзе многие исследователи и популяризаторы марксистского наследия, не ангажированные партийным официозом. К сожалению, неприятие Межуевым советского марксизма иногда доходит до полного нигилизма и даже русофобии. «Марксизм на русской почве», - пишет он, - «одна из аберраций русского сознания, так пока и не нашедшего для себя адекватную форму самовыражения». Поэтому те, кто видит в Марксе «главный источник зла», ошибаются. И он подсказывает конкретный адрес, который «нужно искать в самой России»149. По его мнению, он лежит в неадекватном прочтении марксизма Лениным и его последователями, которые постоянно вульгаризировали марксизм. По словам Межуева, Ленин мог только «вычитывать» у Гегеля не до конца продуманные вещи о единстве логики и теории познания. (Так и хочется сказать: ну, зачем так упрощать Ленина и Гегеля?) Мало того, Ленин, оказывается, «спровоцировал» искусственное разделение марксизма на его отдельные составные части: «философию (диамат и истмат), политическую экономию и научный коммунизм»150. При этом Межуев почему-то забывает, что именно Ленин всегда подчеркивал органическое единство всех составных частей марксизма и последовательно боролся с теми, кто этого единства не хотел замечать. Вообще при чтении книги Межуева постоянно возникает ощущение, что только ее автор знает, чем на самом деле является подлинный марксизм. Однако это ощущение, на мой взгляд, обманчиво. Как мы покажем ниже, «марксизм Межуева» и «аутентичный марксизм» - понятия далеко не тождественные.