Но сначала отметим сильные стороны автора рассматриваемой книги. Во-первых, безусловно, одной из таких сторон является ясность излагаемой позиции автора, что сегодня слишком редкое явление в науке, испытывающей на себе негативное влияние постмодернизма и позитивистской терминологии. Как я уже отмечал в другом месте, это качество облегчает полемику с ним. Во-вторых, Межуеву присущ проблемный метод изложения обсуждаемого материала, что всегда отличало хорошего мыслителя от плохого. Наконец, подкупает его гуманистическая трактовка аутентичного марксизма и связанный с ней критический подход к анализу отчужденных форм общественного бытия и соответствующего ему общественного сознания.
В заслугу Межуеву следует также поставить его критику многочисленных попыток представить учение Маркса как своеобразную социальную утопию или как «упрощающую схему» мировой истории, под которую можно подогнать любую конкретную действительность. В последнем случае, полемизируя с А. Я. Гуревичем, написавшим критическую статью в адрес Маркса о соотношении теории формаций и реальной истории, он справедливо замечает, что данный автор неправомерно отождествил взгляды Маркса со взглядами авторов содержащихся «в советских учебных пособиях и популярных изданиях по историческому материализму»151. В этой связи Межуев напоминает, что сам Маркс со времен написания «Немецкой идеологии» постоянно боролся против любых попыток объяснения истории посредством абстрактных философских схем и пояснял, что трудности только тогда и начинаются, когда принимаются за «действительное изображение» истории.
Но особенно плодотворна его полемика с К. Манхеймом, который обвинял Маркса в неправомерном соединении социалистической утопии и науки. По мнению Межуева, наука и утопия - вещи несоединимые: «утопическая наука» подобна «деревянному железу». Он пишет: «Подобное обвинение в адрес Маркса ставит под сомнение само его право называться ученым»152, а это противоречит его действительным научным достижениям. Полемизируя с К. Поппером, Межуев отклоняет утверждение последнего о том, что Маркс в своих построениях будущего исходит из неких вечных законов. Он пишет: «никаких универсальных законов истории у Маркса нет и в помине. На приписывание ему претензии на знание таких законов он как раз и отвечал, что он - «не марксист». Маркс не пророчествует о будущем, а пытается предвидеть последствия совершаемой в настоящем человеческой деятельности, что вполне естественно для любого ученого, стремящегося постигнуть ход и направление происходящего на его глазах движения»153. С точки зрения Межуева, не прав и отечественный академик Т. Ойзерман, приняв за утопизм Маркса его «слишком оптимистический прогноз близкого краха капитализма»154. Обвиняя Маркса в утопизме, в ненаучности его социалистической идеи, Ойзерман фактически смыкается с теми критиками марксизма, которые не могут поверить «в возможность построения общества на совершенно иных, нежели капиталистические, принципах и основаниях»155.
На мой взгляд, Межуев находит в обвинениях Маркса в утопизме сугубо позитивистское понимание общественной науки, которая требует не критиковать, а только описывать «разумность» существующей действительности. Не соглашаясь с таким пониманием общественной науки, он дает следующую сжатую, но объективную характеристику Марксу как ученому: «В своей критике капитализма Маркс попытался избежать обеих крайностей - утопизма и позитивизма, сочетав тем самым в едином пространстве теоретической мысли критицизм и научность»156.
Вместе с тем защита Межуевым Маркса как оригинального мыслителя, ученого и критика капиталистической действительности смазывается его собственным некритическим отношением к этой действительности. По его мнению, критиковать капитализм можно, но изменять его, особенно революционным путем, никак нельзя. Спрашивается, зачем же тогда критиковать действительность, если ее не надо изменять? Ради такого, по сути дела, сервильного отношения к капиталистической действительности, он даже готов и Маркса превратить в утописта: «Элемент утопизма», - пишет Межуев, - «несомненно, присутствует в учении Маркса, но не там, где его обычно ищут. Маркс утопичен в той мере, в какой претендовал не только на объяснение действительности, но на ее изменение и преобразование, т. е. был не только ученым, но и революционером»157. Но почему революционное изменение истории обязательно утопично? Разве его не демонстрируют сплошь и рядом весь XVIII, XIX, XX, да и начавшийся XXI век? Не впадает ли здесь защитник марксизма Межуев сам в некритическую метафизику, которую он не приемлет у других?