Возможность того, что крестьянская община могла бы стать движущей силой социального возрождения России, была, конечно, преувеличена как народниками (правда, не всеми), так и Марксом. Однако следует подчеркнуть, что подлинное значение народнических теорий (мы рассматриваем их уже с нашей точки зрения) заключается не в том, что они утверждали в отношении общины, а, скорее, в переработке некоторых общих идей, касавшихся некапиталистического пути развития отсталых стран. То же самое мы можем сказать и о набросках письма к Вере Засулич, где мы находим интересную формулировку целой серии новых и важных проблем, таких, например, как проблема «асинхронного» развития, в ходе которого накладываются друг на друга различные фазы, в частности «привилегия отсталости» и значение культурных контактов, «показательный эффект» и импорт технологии при укоренном, концентрированном развитии; короче говоря, все проблемы, касающиеся некапиталистического пути к модернизации.
Даже при самом беглом сравнении идей Маркса и Энгельса в их отношении к «народническим проблемам» мы замечаем, что они отнюдь не совпадали. Энгельс, в общем, был более пессимистично настроен в том, что касается перспектив социализма в России. В противоположность тому, что утверждал Маркс (в набросках письма к Засулич), он был склонен истолковывать распад крестьянской общины в России как «естественный» и неизбежный процесс и не уставал повторять, что социалистическая революция прежде всего должна победить на Западе. Он никогда не утверждал, что крестьянская община является элементом «превосходства» России над Западом. Напротив, в некоторых его высказываниях она представляется не столько двигателем социального возрождения в России, сколько, скорее, традиционной точкой опоры русского деспотизма.
Однако следует иметь в виду, что зачастую эта разница во взглядах может быть приписана не столько теоретическим разногласиям, сколько непосредственным политическим соображениям и влиянию различных исторических событий. Так, например, полемика между Энгельсом и Ткачевым отражала атмосферу, создавшуюся в деле Нечаева, и острых конфликтов внутри Интернационала между марксистами и бакунистами. Наброски письма к Вере Засулич отражают преувеличенные надежды, свойственные им обоим в то время на неизбежность революции в России. Более осторожное отношение их к данному вопросу, выраженное ими в предисловии к русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» (1882), может рассматриваться как реакция на поражение «Народной воли». И наконец, переписка Энгельса с Даниельсоном и его послесловие к статье «О социальном вопросе в России» могут быть объяснены отношением к новым перспективам, открывшимся в связи с быстрой капиталистической индустриализацией как в Германии, так и в России. В начале 80-х годов не только Маркс, но и Энгельс проявляли большой интерес к «архаической собственности». В одной из статей, посвященной немецкой марке (1883), Энгельс советовал немецким крестьянам возродить старую сельскую общину в новой и более высокой форме. Он считал, что подобное возрождение позволило бы крестьянам пойти по некапиталистическому пути современного сельскохозяйственного широкомасштабного производства [54]. Впоследствии Даниельсон разработал аналогичную идею: «привить крупную промышленность сельской общине». В 90-е годы, однако, Энгельс стал еще более скептически относиться к этому вопросу. Он считал, что «крестьянин в наши дни, по-видимому, обречен на гибель» [55]. Так что мнения Маркса и Энгельса по этим вопросам не оставались неизменными, и объяснить их невозможно, экстраполируя их из исторического и политического контекста. Тем не менее они имеют не только документальную ценность. Русское народничество поставило перед Марксом и Энгельсом не только практическую, но самую настоящую теоретическую проблему, и ее всеобщее значение могло быть признано лишь в XX веке. И наброски письма к Вере Засулич, несомненно, явились одной из первых серьезных попыток заняться ее разрешением.