«Чтобы совершить эту социальную революцию, пролетариат должен завоевать политическую власть, которая сделает его господином положения и позволит ему устранить все препятствия, стоящие на пути к его великой цели. В этом смысле диктатура пролетариата составляет необходимое политическое условие социальной революции» [65].
Даже Ленин был удивлен такими понятиями, как «господин положения», «великая цель», и полагал, что «социальная революция» звучит вполне хорошо. В то время как Плеханов, рассматривая замечания Ленина, зачеркивал некоторые громкие слова в проекте и заменил во втором проекте «диктатуру пролетариата» на «государственную власть пролетариата», Ленин посчитал, что это одно и то же, поскольку в политике диктатор тот, кто обладает властью [66].
Действительно, в предисловии Плеханова к «Манифесту Коммунистической партии» (1900) содержится определение диктатуры класса, включая диктатуру пролетариата, которое аналогично определению, данному в программе 1902 года, благодаря тому что в нем подчеркиваются роль пролетариата и его репрессивные полномочия:
«Диктатура данного класса есть… господство этого класса, позволяющее ему распоряжаться организованной силой общества для защиты своих интересов и для подавления всех общественных движений, прямо или косвенно угрожающих этим интересам» [67].
Таким образом, Плеханов внес в программу Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) в отличие от всех других социал-демократических партий новую и, как он сам допускал, носящую «несколько зловещий характер» особенность – необходимость диктатуры пролетариата [68], которую он считал синонимом господства пролетариата, обладающего неограниченными репрессивными функциями; то, чего он, естественно, не сделал – не превратил ее в синоним правительства большинства и демократии.
Действительно, когда в августе 1903 года Второй съезд РСДРП обсуждал окончательный вариант программы (в большей степени результат труда Ленина, нежели Плеханова) и когда встал вопрос о верности социал-демократическим принципам, Плеханов оказался на высоте положения и произнес свою знаменитую якобинскую речь на тему «благо революции – высший закон», которому должны подчиняться все демократические принципы, включая всеобщее голосование и неприкосновенность личности. Предвидя такое положение, когда «революционный пролетариат» урежет права высших классов либо время их пребывания у власти, он заявил, что
«если бы в порыве революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент – своего рода chambre introuvable (бесподобная палата), то нам следовало бы стараться сделать его долгим парламентом; а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то через две недели» [69].
Таким образом, к верности диктатуры пролетариата со стороны русской социал-демократии Плеханов добавил от имени русской социал-демократии не допускающие возражений правила, согласно которым верность демократии должна подчиняться пользе революции.
Противоречивый прием, который встретила речь Плеханова, произнесенная под аплодисменты и свист, не произвел на него никакого впечатления. Несколько месяцев спустя в открытом призыве к Заграничной лиге социал-демократов-эмигрантов и в одном из частных разговоров Мартов пытался убедить Плеханова смягчить впечатление от этой якобинской речи, но вместо ответа услышал лишь ледяное и лаконичное: «Мерси!» [70]. Тогда Мартов заметил, что плехановская «концепция диктатуры пролетариата» «была не лишена некоторых сходств с якобинской диктатурой революционного меньшинства». Не стоило этому удивляться: Плеханов никогда не делал секрета из своей склонности к «якобинству» политической партии как на практическом, так и на теоретическом уровне [71]. Разочарованию Мартова отвечало удовлетворение Ленина, который от всего сердца одобрял «подлинного якобинца», каким был Плеханов [72].
Второй съезд стал великим событием, если не сказать, вершиной карьеры Плеханова. Появившись вместе с Лениным, главным вдохновителем и основной движущей силой съезда, Плеханов наконец получил признание вождя-теоретика русской социал-демократии и был единодушно избран его председателем.
Его живая, если не сказать богатая, речь на открытии съезда на тему: «Es ist eine Lust zu leben!» («Весело жить в такое время!») [73] Ульриха фон Гуттена в точности отражала его гордость победой и успехами искровцев и ортодоксальностью воинствующего марксизма. Видимо, он с удовольствием наблюдал, как покидали зал остатки разбитого экономизма – Владимир Акимов и Александр Мартынов – и теперь уже оказавшиеся в абсолютной изоляции дерзкие, независимые бундовцы. Но тут произошел переворот – раскол между сторонниками Мартова, будущими меньшевиками, и сторонниками Ленина, будущими большевиками. Плеханову было «хоть плачь»! [74] Если на съезде и какое-то время после него он горячо защищал Ленина, то в ноябре 1903 года, резко переменившись, обратился против него и дошел до того, что заклеймил его как Робеспьера и перешел в лагерь меньшевиков [75].