Немецкие интеллектуальные и академические круги, несмотря на их либерализм в 1848 году, в 90-е годы были прочно связаны с империей Вильгельма II и вообще решительно настроены против социализма. Исключение составляли интеллигенты-евреи, из которых 20 – 30%, по недокументированной оценке Михельса 1907 года, симпатизировали социал-демократии [23]. Если в период между 1889 и 1909 годами, во французских университетах была написана 31 диссертация о социализме, социал-демократии и Марксе, то за это же время в немецком академическом сообществе, более многочисленном, таких диссертаций оказалось только 11 [24]. Марксизм и социал-демократия занимали все внимание немецких интеллигентов и академических кругов, но симпатий к себе не вызывали. Кроме того, подтвержденным фактом является то, что среди тех, кто приближался к социализму, по крайней мере, вплоть до 1914 года было больше представителей умеренных и ревизионистских тенденций, чем левых; например, организация немецких студентов-социалистов находилась среди знаменосцев ревизионизма. Поэтому понятно, что немецкая социал-демократическая партия являлась в основном пролетарской, пожалуй больше, чем какая-либо другая массовая социалистическая партия [25]. Наконец, тот факт, что марксизм был не очень привлекателен для немецких интеллигентов, нам кажется, подтверждается тем, что многие наиболее влиятельные теоретики самой социал-демократической партии были по происхождению иностранцами: Роза Люксембург – родом из Польши, Каутский и Гильфердинг – выходцы из Австро-Венгрии, Парвус – из России.
В малых северо-западных странах Европы – в Бельгии и в Скандинавских странах – возникли массовые рабочие партии, которые можно считать относительно большими и мощными и которые официально отождествляли себя с марксизмом (хотя в Бельгии многочисленная рабочая партия признавала наиболее старые местные традиции левых). В Скандинавских странах, как нам кажется, наибольший интерес к Марксу был в Дании, а не в Норвегии и Швеции. В Норвегии, за исключением нескольких медиков и протестантских пасторов, в большинстве случаев руководителями движения были рабочие. В Швеции, как, впрочем, и в остальных Скандинавских странах, рабочее движение (включая сюда и мощное движение в Финляндии) не могло похвастаться ни выдающимися теоретиками, ни тем, что внесло свой значительный вклад в дискуссии внутри самого Интернационала. В этих странах социализм (или анархизм) был более привлекателен для творческих кругов, но в целом в среде скандинавских интеллигентов социализм являлся чем-то вроде расширения границ левого крыла прогрессистского и демократического радикализма, типичного для этой части Европы. При этом особенно подчеркивалось то, что касалось реформы в области культуры и сексуальной морали. Если кто-либо может считаться типичным протагонистом левых теорий шведских интеллигентов, то это экономист Кнут Виксель (1851 – 1926), который был радикалом, республиканцем, атеистом, феминистом и неомальтузианцем, но никогда не примыкал к социализму.
Роль Голландии и Бельгии в европейской культуре этих лет, пожалуй, была большей, чем в любой другой период после XVII века. В Бельгийской рабочей партии, в основном пролетарской, значительную роль играли интеллигенты и представители университетов, принадлежавшие в большей своей части к рационалистическим академическим кругам Брюсселя: Вандервельде, Гюйсманс, Дестре, Эктор Дени, Эдмонд Пикар и более левый де Брукер. Однако как сама партия, так и ее представители-интеллигенты в основном занимали правые позиции в международном движении и по сравнению со средним представителем международного движения могут считаться марксистами лишь приблизительно [26]. Итак, если бы не окружение Вандервельде и не время его деятельности, то стоило бы задать вопрос, считал ли он сам себя марксистом.
Как заметил Дж. Куль, «он вошел в социалистическое движение в эпоху, когда марксизм в его немецкой социал-демократической форме в такой степени являлся основой развития социализма и Западной Европе, что для каждого европейского социалиста, претендующего на роль социалистического лидера, особенно на международном уровне, было не только почти необходимым, но даже естественным принять преобладающую марксистскую схему и приспособить ее к собственному мышлению» [27].