И, добавим от себя, особенно в массовой партии в небольшой стране. В любом случае можно сказать, что влияние марксизма на бельгийских интеллигентов было не очень значительным.
Напротив, Голландия, хотя там и не существовало рабочего движения, сравнимого по своему политическому весу с бельгийским, являлась такой страной Западной Европы, где влияние социализма на интеллигентов, казалось, играло определяющую роль в плане культуры; одновременно и роль интеллигентов в рабочем движении была заметной. Так, очень часто голландскую социалистическую партию иронически называли партией студентов, протестантских пасторов и адвокатов. Правда, в конце концов, как и в партиях других стран, в ней стали преобладать квалифицированные рабочие, но давление, оказываемое традиционным делением страны на конфессиональные группы (кальвинистов и католиков, не считая большой группы неверующих), каждая из которых образовывала свой политический блок, что стирало деление на классы, в первое время оставляло меньше места для образования классовой партии, чем в других странах. И, по-видимому, это было также связано с усилившимся распространением светской культуры. Вначале новая партия опиралась в основном на два довольно-таки нетипичных сектора: сельскохозяйственных рабочих Фризии (они были территориально удалены и отличались национальной обособленностью) и резчиков алмазов в Амстердаме. В этом небольшом движении такие интеллигенты, как Трульстра (1860 – 1930), Фриз, ставший ведущим умеренным лидером партии, или Герман Гортер (1864 – 1927), известный литератор, возглавивший вместе с поэтессой Хенриеттой Ролаид-Гольст и астрономом А. Паннекуком (1873 – 1969) революционное левое крыло, сыграли необычайно яркую роль. Однако поражает не только то значение, которое имели интеллигенты в жизни партии, или же появление нескольких значительных исследователей-марксистов в области социальных наук (как криминалист В. Вонгер), но прежде всего международное значение группы ультралевых голландских интеллигентов, которая, несмотря на существовавшие аналогии и на связи с Розой Люксембург, не была затронута влиянием Восточной Европы. Другими словами, голландский феномен, хотя и ограниченных размеров, является скорее аномальным для общей перспективы Западной Европы.
Сильная австрийская социал-демократическая партия отличалась ярко выраженными качествами борца и ясным отождествлением себя с марксизмом, выразившимся в тесной личной дружбе ее лидера Виктора Адлера (1852 – 1918) и Энгельса. Действительно, Австрия оказалась единственной страной, где возникла марксистская школа с ярко выраженным национальным характером – австромарксизм. Габсбургская монархия была той сферой, в общей культуре которой присутствие марксизма неоспоримо и где социал-демократия имела для интеллигентов далеко не второстепенное значение. Однако идеология, выработанная ими, находилась под фатальным и сильным влиянием «национальной проблемы», что в свою очередь определило судьбу монархии. Показателен тот факт, что австрийские марксисты первыми приступили к систематическому анализу этой проблемы [28]
Интеллигенты, принадлежавшие к национальностям, не имевшим внутри монархии автономии, как, например, чехи, чаще всего были склонны обнаруживать свой языковой национализм, а если они входили в состав ирредентных территорий, то в них проявлялся национализм тех стран, с которыми они стремились объединиться. Даже если они испытывали воздействие социализма, то в конце концов преобладал национальный элемент – как в случае «народных социалистов», которые в конце 90-х годов вышли из австрийской социалистической партии, для того чтобы образовать чисто чешскую партию радикального и мелкобуржуазного толка. Другие же, хотя и полностью осознали значение проблематики, поставленной марксизмом, остались вне его влияния: один из выдающихся чешских интеллигентов этого периода, Томаш Масарик (1850 – 1937), завоевал мировую известность своими трудами о России и критикой марксизма.
Прежде чем говорить об интеллигентах двух главенствующих культур – немецкой и мадьярской, – нужно обратить внимание на другое национальное меньшинство с довольно-таки анормальными чертами, на еврейское меньшинство, роль которого в рассматриваемый нами период существенна для понимания влияния марксизма в австро-венгерской монархии на культуру в широком смысле. Общей тенденцией еврейских меньшинств средних классов в Западной Европе была широко ими принятая культурная и политическая ассимиляция. Они становились английскими евреями, как Дизраэли, или французскими евреями, как Дюркгейм, итальянскими евреями и прежде всего немецкими евреями. В Австрии в 60-е и 70-е года практически все евреи, которые говорили по-немецки, считались немцами, то есть сторонниками единой и свободной Великой Германии; но отмежевание Австрии от Германской империи, появление политического антисемитизма к концу 70-х годов вместе с возросшей массовой иммиграцией евреев в направлении на Запад из Восточной Европы, еще не ассимилированных в культурном плане, и сами размеры еврейского сообщества – все эти элементы сделали прежнее положение невыносимым. В отличие от Франции, Великобритании, Италии и Германии австро-венгерские евреи были довольно многочисленным национальным меньшинством и представляли различные слои средних классов: от 8 до 10% населения Вены и от 20 до 25% населения Будапешта (1890 – 1910). Положение интеллигентов-евреев – а евреи, несомненно, были наиболее заинтересованными энтузиастами реформы образовательной системы [29] – оказалось, таким образом, весьма своеобразным.