Естественно, справедливо и то, что крупные марксистские партии Интернационала, несмотря на их стремление создать ортодоксальную марксистскую доктрину в противоположность ревизионизму и другим ересям, были далеки от того, чтобы отрицать законность даже «еретических» интерпретаций во время дискуссий внутри самого социалистического движения. В этих условиях им как политическим практическим органам нужно было заботиться не только о сохранении единства партии (что в свою очередь влекло за собой для крупных партий признание значительного разнообразия теоретических мнений), но и о разработке марксистского анализа тех областей и таких тем, по которым классические тексты не предоставили соответствующих указаний или совсем не затрагивали их (например, «национальный вопрос», проблема империализма и другие вопросы). Было невозможно какое-либо априорное суждение о том, «что говорит марксизм» по поводу этих тем, и тем более нельзя было ссылаться на авторитет текстов. Поэтому споры в марксистском лагере были необычайно разнообразны. К тому же жесткое разделение, которое могло бы привести к взаимоисключению марксизма и немарксизма, было бы возможно только при таком же жестком разграничении марксистской ортодоксии и – как это доказали последующие события – фактическом запрещении инакомыслия государственной властью или же авторитетом партии. Первое решение было невозможно, второе или не применялось, или же применялось только частично. Растущее влияние марксистских идей вне границ самого движения сопровождалось, таким образом, некоторым влиянием идей, порожденных немарксистской культурой внутри самого движения. Перед нами, следовательно, две стороны одной медали.
Не давая оценки политической природе или политическому значению этого явления, сможем ли мы оценить присутствие марксизма в общей культуре в период между 1890 и 1914 годами? Почти с уверенностью можно сказать, что оно было скромным в области естественных наук, хотя сам марксизм находился под сильным влиянием этих наук, особенно дарвинистской эволюционистской биологии. Маркс едва затронул проблемы естественных наук в своих произведениях, а работы Энгельса на эти темы имели чаще всего характер научно-популярной литературы, предназначенной для рабочего движения. Начиная с 1935 года его «Диалектика природы» считалась настолько не согласующейся с развитием науки, что Рязанов исключил ее из полного собрания сочинений Маркса и Энгельса, и только много позже она впервые была опубликована в одном из второстепенных томов «Архива Маркса и Энгельса». В период II Интернационала не наблюдалось живого интереса к их работам, подобного тому, который проявляли к ним многие выдающиеся ученые в 30-е годы нашего века. Нельзя было заметить и следов политического радикализма в среде ученых того периода, которые представляли незначительную группу исследователей, преимущественно немцев, работавших в области химии и медицины. Это, конечно, не значит, что в научных кругах западных стран нельзя было найти социалистов – они были, хотя бы среди выходцев из таких учебных заведений с левой ориентацией, как Высшая нормальная школа (например, молодой Поль Ланжевен). Некоторые ученые имели соприкосновение с марксизмом (в частности, биолог-статистик Карл Пирсон [38], который впоследствии занял совершенно противоположные идеологические позиции). Однако марксисты, при всем своем желании, не смогли найти себе многих сторонников среди дарвинистов-социалистов [39]. Основной политической тенденцией, имевшей некоторое распространение среди биологов (преимущественно англосаксонских), была неомальтузианская евгеника, которая в то время хотя и считалась в некотором роде левой, но в действительности была полностью чужда, если не враждебна, марксистскому социализму.