Впрочем, тот же Энгельс искренне признавал, что его естественнонаучные исследования носят фрагментарный, незаконченный характер и что ему никогда и в голову не приходило, что придут поколения марксистов, которые решат возвести в канон жестких нормативных диалектических принципов материал, столь не подходящий для догматизма и слишком уж необъятный. Но, очевидно, именно этот фрагментарный, незаконченный, открытый характер – что, по сути, является основным элементом любой материалистической диалектики – привел к тому, что уже у позднего Энгельса обнаружило себя как нечто чрезвычайно полезное, в связи с чем можно бы довольствоваться какими-то легитимациями.
Этому и легитимирующему методу соответствует одна из форм отношения к теориям Маркса и Энгельса, которую мы встречаем преимущественно в «западном марксизме», имеющем тенденцию обнаруживать еще не явные противоречия, вроде тех, что существуют между подлинным исследованием, открывающим простор для критики идеологии, и технократическим пониманием науки, или вроде между научным и гносеологическим мышлением. Теперь невозможно отрицать наличие познавательного интереса к эмансипации, который выражается в этом анализе и в некотором смысле даже достоин похвалы, как невозможно также отрицать тот факт, что и при этом анализе материалистическое понимание истории рассматривается как эпизод истории идей или как философская система, но не как методологическое средство для освещения исторических взрывов, кризисов, поражений и отступлений, характеризующих историю освобождения рабочего движения. А между тем неоспорим и тот факт, что эти явления в дальнейшем находят отражение в – пусть даже зачастую весьма слабых и почти незаметных – формальных изменениях того, что дает марксистская теория. Только через постижение этих взрывов в их конкретной связи с реальными успехами и прогрессом может быть добыт опыт, который будет положен в основу общих процессов познания и внесет вклад в историческое формирование классового сознания. Наряду с этим в интересах последующего развития марксистской теории следует также освободить живой научный труд от господства труда мертвого, ранее существовавшего, необходимо уничтожить власть продукта над производством.
Только в последние годы начала утверждаться материалистическая историография, которая постепенно стала освобождаться от довлевших над ней авторитетов Маркса и Энгельса, стараясь действовать при этом осторожно и не ограничиваться анализом тенденций развития капиталистического производства, классовых структур, экономического положения трудящегося класса и политических сил второй половины XIX века. Ученые этого нового направления пытаются вместе с тем подробно раскрыть на социологическом и социально-психологическом уровнях противоречия между жизнью и реальным социальным положением пролетарских классов, противоречия, которые, даже если они – сознательно или несознательно – устраняются, влияют на форму и категории марксистской теории, а особенно определяют ту степень, в какой теоретические исследования могут внести вклад в процесса политического рабочего класса.
Исходя из наиболее важных итогов истории – взять, к примеру, полное политическое банкротство той немецкой социал-демократии, которая превозносилась партиями II Интернационала (и до 1908 года самим Лениным) как совершенная революционная модель, – эта форма историографии концентрирует свое внимание главным образом на смещении центра тяжести внутри социалистического движения, заботясь больше о тенденциях и событиях малозаметных, скрытых под явлениями хорошо заметными, чем о декларациях и общественных программах [18].