Общим стержнем подобной политики является отказ от того, что Парвус называет «фаталистической концепцией исторического развития, определяемого классовыми отношениями»[84]. Если бы действительно классовые отношения непосредственно и просто определяли исторический ход событий, все было бы легко и оставалось бы лишь «вычислить момент наступления социальной революции, подобно тому как астрономы вычисляют момент прохождения какой-либо планеты, а затем наблюдают за ней»[85]. Фактически же, возражает Парвус, «отношения между классами порождает прежде всего политическая борьба», конечный результат которой определяется развитием классовых сил. А весь «ее исторический ход, охватывающий века, зависит от массы смежных экономических, политических и национальных условий, политического сознания борющихся партий, их тактики и способности пользоваться политическим моментом»[86]. Подобная переоценка политического момента приводит Парвуса к тому, что он отводит довольно серьезную роль государству и утверждает, что «какой-либо класс общества может посредством государственной власти удерживать свое господство, и не принимая во внимание экономических условий»[87]. Русское самодержавие, по мнению Парвуса, являет собой наглядный пример такого первенства политической власти над экономическим развитием (и вопреки ему). В России революция открывает возможности не для построения социализма, «в настоящее время неосуществимого при отсутствии социальной революции в Западной Европе»[88], а для создания демократического правительства особого типа, в котором роль, отводимая пролетариату, будет в значительной мере определяться революционной энергией самого пролетариата, политической решительностью социал-демократии, а также способностью тех и других использовать государственную власть, по крайней мере временно, в интересах масс. Парвус полагает, что «временным правительством в России будет правительство рабочей демократии»[89].
В этом новом процессе русской буржуазной революции, запаздывающей во времени по сравнению с западноевропейскими революциями, но ускоренной по отношению к ритму фаз и социальным результатам последних, Парвус не игнорирует роли крестьянских масс, отказывая им, однако, в способности определиться как подлинная революционная сила: значение участия в революционном процессе заключается в способности крестьянских масс «усилить политическую анархию в стране и, следовательно, ослабить правительство»[90]. Позднее у Парвуса будет более четкое понимание значения единства борьбы крестьянства и рабочих, за которыми он всегда будет признавать центральную роль и самостоятельность в революции.
По Парвусу, пролетарская революция «завершит цикл революций, начатых Великой французской революцией»[91], а кульминационный момент последней, момент перехода к новой, социалистической фазе развития, он видит не в якобинцах, а в заговоре Бабефа. Специфический исторический механизм русской революции, обрисованный выше, сработает так, что революция не ограничится национальными рамками, а «в ходе своего развития поднимет народы и потрясет до основания весь капиталистический мир»[92]. И именно это возобновление революционного движения в Западной Европе создаст возможность перехода русской революции от политической к социальной фазе развития, а затем к социализму.
Однако уже в своей политической фазе русская революция порождает нечто радикально новое, что должно получить долговременный характер и распространение в будущем, а именно: Советы – «институт не только разрушения, но и созидания», в котором ощущается «сила, способная реорганизовать государство»[93]. В рабочих Советах Парвус видит «ядро новой государственной власти»[94].